Глиняные буквы, плывущие яблоки

Тельман был младшим, самым младшим, пятьдесят пятого года. Года Барана, говорила мать, помнившая названья всех корейских годов. Тельман, маленький барашек, много спрашивал и всем интересовался. Задавал различные вопросы сестрам и матери. Они что-то по-женски, по-своему, отвечали. Отец бывал дома редко, ел отдельно, быстро засыпал и не любил разговоров.

«Положи, отец ругать будет! Это документ».

«А я почитаю и отдам. Можно?»

Подергал за фартук.

Но мать уже устала от такого пустого разговора. Молча зашуровала тряпкой.

В семье говорили мало. Отец с матерью разговаривали в основном взглядами. Отец посмотрит, мать вздохнет. Мать посмотрит, отец нахмурится. Даже когда не совсем понимали друг друга, редко переходили на слова. Рима, старшая, тоже была молчалива. Только один раз Тельман услышал ее живую речь, когда она возвращалась из школы с подругами и смеялась. «Разговаривает!» – подумал Тельман, никому об этом не рассказал. Даже матери, которой всегда всё рассказывал; мать слушала, делая при этом какую-то домашнюю работу, шинкуя морковь, иногда откладывала нож, гладила его по голове. Ладони у нее были теплые и мокрые и пахли так сытно, что подышишь ими – и можно даже не завтракать.

И еще одна информация. Когда ему исполнился год, родители, по обычаю, поднесли его к столику, на котором разложили разные предметы. Чашка-чальтоги, книга, карандаш, ножницы и деньги. Что выберет ребенок, такая ему судьба.

– И что вы выбрали? – Принцесса успокоилась после фаланги и снова подсела к огню.

– Карандаш.

– А что это значит у корейцев?

– То же, что и у всех. А лично для меня – что я после школы бегом пошел поступать на журналистику.

– На журфак? – спросил Москвич, чертя палочкой по песку.

– Отец против был, хотел, чтобы я выучился на бухгалтера, ему нравилась эта специальность. Жизненная, говорил. И вдруг: а может, на священника пойдешь учиться? Я даже удивился. Я современный человек, и вообще… Отец замолчал, и то столько всего сказал, на него не похоже. Зря его не послушал. Думаю иногда… Жалко, у меня детей своих нет, я бы им обязательно объяснил, что родители, особенно отец, авторитет на всю жизнь.

– А, извините, отчего детей у вас не было? – Москвич отбросил палочку. – Просто, если мы уже друг перед другом никаких секретов…

– Пожалуйста, могу сейчас сказать. Детей забрала музыка.

– Какая музыка?

– Хоровая.

Спевки шли почти каждый день. Иногда он успевал забежать домой, чем-то набить рот, а иногда шел прямо из школы неблизкой дорогой, пешком или на велосипеде. Да еще в пути надышишься пылью, придешь, ни голоса, одно «кхе-кхе». Руководитель хора, Пяк Владислав Тимофеевич, правдами-неправдами выбил у правления, чтобы их из школы машиной брали, тех, кто пел. Но то бензина не было, то уборка и каждая пара колес в колхозе на вес золота. А пропускать спевку нельзя. Да и как пропустишь, если ты – солист, сын передовика по луку, лучший голос колхоза, «серебряный голосок», как про тебя напечатали в корейской газете «Ленин кичи»? Хор возили по разным мероприятиям, засыпали почетными грамотами. Детских хоров тогда, в конце шестидесятых, по республике было раз-два и обчелся, а Владислав Тимофеевич умел и репертуар такой, чтобы в духе времени, и братство народов подчеркнуть. Дети у него пели и по-русски, и по-украински, и по-узбекски, и даже по-корейски.

Несколько слов о Владиславе Тимофеевиче. Человек сложной судьбы, яркий пример фанатика своего дела. По первому образованию врач, двигался по научной линии во Владивостоке, сохранилась фотокарточка, где он стоит молодой с микроскопом. Депортация его спасла: всю их лабораторию посадили, а его только депортировали. Ему даже разрешили пойти на фронт, куда корейцев почти не пускали, из-за их подозрительной нации. На костылях и с серым кругляшом медали «За боевые заслуги» старший лейтенант Пяк демобилизовался в Ташкент. Там неожиданно для всех поступил в консерваторию, хотя корейцев не брал ни один вуз; видно, сыграло роль, что фронтовик. И еще сверхъестественный слух, которым он поразил всех на вступительных. А там сидел весь цвет Ленинградской консерватории, эвакуированной из блокадного города-героя. Костыли студент Пяк скоро сменил на палочку, а от палочки отказаться уже не мог, да и солидности она добавляла его щуплой, мальчуковой фигуре.

Так, с палочкой и красным дипломом, он явился в колхоз – поднимать хоровое пение среди корейской молодежи. Ему предлагали остаться в Ташкенте, чтобы дирижировать армейской песней, но его тянуло к детям, да и о том, что он кореец и в любой момент может через этот пункт пострадать, Пяк-сэнсеным не забывал. Так что с консерваторским дипломом явился прямо на луковые грядки. Заслуживает внимания, что при этом он еще продолжал интересоваться новинками медицины, выписывал соответствующие журналы, которые ему доставлял на своем скрипучем велосипеде почтальон Хан Валерий. Однако на медицинские темы говорить с односельчанами Владислав Тимофеевич не любил, отмалчивался и чертил ногтем на клеенке нотные знаки, если дело происходило за столом.

«М-м-м-м-м…»