Глиняные буквы, плывущие яблоки

– Не помню. Что-то антигормональное. Сильное средство. Задерживает половое созревание. Вплоть до бесплодия, в отдельных случаях.

– И это был как раз ваш случай?

– Не только мой. Он еще парочку солистов таким же образом «полечил». Когда некем заменить было или просто хотел их в хоре удержать. Всплывать начало позже, когда ребятам уже по восемнадцать-двадцать, а голосок еще детский. Его солист один заложил, когда меня уже в хоре не было. Плохо таблетки спрятал, родители нашли: что? откуда? Дело замяли, Владислав Тимофеевич уже одной ногой в могиле стоял. Но кое-что всплыть успело. Что лаборатория, в которой Пяк-сэнсеным во Владивостоке работал, занималась как раз разработкой гормональных вакцин, опыты на детях тоже проводили, пытались идеального советского человека создать. Это я уже в перестройку где-то читал.

Улыбнулся.

– А вообще не жалею. Даже когда узнал, чего он меня своим хором лишил. Замечательный хор был, если честно сказать. Почти профессиональный. Ходил туда, как на праздник.

– Я помню этот хор, у нас на каком-то слете он пел, – сказал Москвич. – Вышли корейские ребята и запели «Пропала собака», в президиуме не знали, куда деться, а в зале вообще сидят давятся…

– Да, помню. Говорили Владиславу Тимофеевичу, лучше эту песню в репертуар не брать. Все знают, что корейцы из собак кядя готовят, будет неверное понимание. Только ему что говори, что молчи. Песня ему очень нравилась, Шаинского обожал. Я тогда уже в Ташкенте на журфаке учился, но, когда свободен, всегда домой, из-за хора в основном.

– Всё еще в детском хоре пели?

– Не солистом, конечно. Но пел. Выглядел я как школьник; Владислав Тимофеевич меня назад поставит, на подкрепление. А когда голос всё-таки немного погрубел, это на курсе третьем уже, после хлопка, Владислав Тимофеевич поручил мне фальцетом петь. Хорошо получалось, что интересно. Даже когда в «Молодежке» работал, нет-нет да и загляну на огонек, попою от души. Песни все те же пели, что при мне, ну, две-три новые, в духе времени, а так… Кроме меня еще пара была таких же «детей», Цой Олег и еще. Мы себя в шутку называли «В бой идут одни старики», помните, фильм был. Только когда усы решил отращивать, тут уже пришлось с детством расстаться. Этих усов Пяк-сэнсеным мне так и не смог простить. Еще бы, говорит, годик попел, в «Артек» бы с нами съездил, маячит перспектива. Я говорю: Владислав Тимофеевич, куда мне «Артек», мне уже тут некоторые ребята в сыновья годятся. Хотя, конечно, очень хотел разок в «Артеке» побывать, попеть около костра. Но усы мне были необходимы для работы, чтобы чуть-чуть солиднее выглядеть, а то куда ни сунешься, все как с юнкором обращаются. Усы так и не выросли до нужного размера. Ерунда выросла. Всё под ноль сбрил в итоге. Пришлось прибегнуть к сигарете, голос немного в соответствие с паспортными данными привести. Но это уже когда я из «Молодежки» из-за этой статьи ушел…

Он написал статью о кобонди. Откровенно и правдиво описал условия работы сезонных рабочих-корейцев, выезжавших в другие земли сеять лук и собиравших рекордные урожаи. Обрисовал, как живут эти труженики в своих «балаганах» из досок и рубероида и каких достигают впечатляющих результатов. Написал о том, как в конце сезона только ленивый не вымогает у них «благодарность».

Проблемы кобонди он знал не понаслышке. Из колхоза многие стали выезжать. Тельман, вооружившись блокнотом и не забыв журналистское удостоверение, задушевно поговорил тогда в форме интервью со многими. И с теми, которые вернулись, и с теми «ласточками», которые только собирались в дальнюю дорожку. И удостоверением махать не понадобилось: молодого Кима знали. И как сына известного луковода, и благодаря пению в хоре, и по некоторым статьям. Кобонди не таились, делились проблемами и раздумьями.

Хорошая получилась статья, за нее и выгнали. Тираж, который еще не успели распространить, изъяли; редактору за политическую близорукость – строгача, а сам Ким вылетел из редакции, как мотылек из костра, с обожженными крылышками… Чтобы, покружившись в потемках, снова спикировать к огню. Его еще в детстве мать с бабочкой сравнивала и просила быть серьезнее, почтительнее к людям. Он обещал…

Так он поработал в нескольких изданиях.

Везде его ценили за скромность, исполнительность и знание узбекского. И везде старались избавиться от него после публикации очередного материала… Потому что сразу после публикации атмосфера в редакции сгущалась, телефон вскипал, гремели грома; под ледяными струями из редакции выносили главреда с обугленной лысиной; следом, волоча остатки опаленных крыл, брел Ким…

«Привет, диссидент!» – окликали его коллеги в кафешке возле Дома печати, где он вечно сидел с остывшим чайником, перебирая исписанные листы, вычеркивая карандашом, дописывая.

«Как делишки, как детишки? – Подсаживались к нему за столик, смахивали насыпавшую сверху чинарную листву. – Что новенького накатал?»

«Такое дело… Впритык к собору, ну, на Госпитальном, морг перенесли. Запахи, всё такое. Верующие недовольны. А сверху на их жалобы чихают. Вот, материал сделал…»

«Не пройдет».