Глиняный мост

Сначала был просто некоторый уклон: дно реки полого шло вверх.

Однако через несколько часов уже пришлось карабкаться по осыпям огромных камней, хватаясь за ветки тальника и эвкалиптов. Круто или полого поднималась река, одно оставалось неизменным: очевидная мощь. Берега были как бы перепоясаны. Слишком красноречивая хроника обломков и хлама.

– Вот, гляди, – показал Убийца.

Они проходили участок, густо поросший лесом; ступени солнечного света, висящие высоко в кронах, уводящие во всех направлениях. Под его ногой – вывороченное дерево. В шкуре из мха и листвы.

И вот, подумал Клэй.

Он приблизился к огромному валуну, который, похоже, выдернуло из гнезда. Так они лезли вверх большую часть дня, а обедали на длинном гранитном карнизе. Обозревали округу.

Убийца развязал рюкзак.

Вода. Хлеб и апельсины. Сыр и темный шоколад. Все переходило из рук в руки, но слова почти не говорились. Впрочем, Клэй не сомневался, что мысли у Убийцы были схожие – о реке, о том, как она показывает свою мощь.

В общем, с этим нам предстоит тягаться.

Весь вечер они возвращались. Время от времени один протягивал руку помочь другому, и когда вернулись, в потемках, в речном русле, больше ничего не было сказано.

Но, несомненно, момент наступил.

Если вообще существовало удобное время, чтобы начать, то это было оно.

Не оно.

Пока не оно.

Еще оставалось слишком много вопросов, слишком обширная память – но кому-то следовало сделать шаг, и Убийца закономерно начал первым. Если кому и пытаться намекнуть на общность, то, конечно, ему. В этот день они прошагали вместе много миль, и вот Убийца, глядя на Клэя, спросил:

– Хочешь строить мост?

Клэй кивнул, но не ответил на его взгляд.

– Спасибо, – сказал Майкл.

– За что?

– Что приехал.

– Я приехал не из-за тебя.

Семейная теплота, по Клэю.

Галерея Эбби

Пожалуй, то, что даже плохие времена полны добрых моментов (и счастливых моментов), правда во многих смыслах, и время их разрыва тоже было таким. Еще оставались воскресные утра, когда она просила почитать ей в постели и целовала его своим утренним дыханием, и ему оставалось только сдаться. Он с радостью читал ей из «Каменотеса». Но сначала проводил пальцем по тисненым буквам.

Она переспрашивала:

– Напомни, как то место называлось, где он изучал мрамор и камень?

Негромко он отвечал:

– Город назывался Сеттиньяно.

Или:

– Прочти еще раз, что там сказано о «Рабах».

Страница 265:

«Они были буйными и изломанными – начерно вырубленные, незавершенные, – но грандиозными, бесспорно монументальными, и казалось, будут бороться навечно».

– Бороться навечно?

Она придвигалась к нему и целовала в живот: его живот она всегда любила.

– Опечатка, как думаешь?

– Нет, думаю, он это и хотел сказать. Он и хотел, чтобы мы думали, что это ошибка… несовершенство, как и в «Рабах».

– Ха.

Она целовала его, потом еще и еще, дальше, выше, поднимаясь к ребрам.

– Люблю, как ты это делаешь.

– Что делаю?

– Бьешься за то, что любишь.

* * *

Но за нее он биться не мог.

Или не мог так, как хотелось ей.

Будем справедливы, Эбби Данбар не желала ему зла, но время расширялось, а счастливые моменты становились все короче, и с каждым днем становилось все яснее, что их жизни двинулись разными дорогами. Сказать точнее, Эбби менялась, а Майкл оставался прежним. В ней не было никакой враждебности или злобы. Просто стало скользко цепляться за край.

Потом Майкл часто вспоминал их походы в кино. Думал о мгновениях, когда весь пятничный вечерний кинозал хохотал, и он сам хохотал, а Эбби невозмутимо смотрела на экран. А потом, когда вся рать зрителей застывала в гробовом молчании, Эбби вдруг улыбалась чему-то тайному, касавшемуся лишь ее и фильма. Если бы только он умел смеяться вместе с ней, может, у них бы все наладилось…

Но тут он обрывал себя.

Это смехотворно.

Кино и пластиковый попкорн – как они могут спасти от катастрофы? Это была скорее подборка: лучшие хиты двоих, прошедших вместе, сколько они смогли, в которой звучат последние ноты.

Иногда к ней приходили друзья с работы.

У них были чистые ногти.

Как у женщин, так и у мужчин.

Совсем не похоже на то, что на стройке.

А еще Майкл много писал в гараже, так что у него руки бывали то запыленными, то запятнанными краской. Он пил кофе из кофейника, они – из кофе-машин.

Что до Эбби, то она стриглась все короче, улыбалась, как на службе, и в конце концов у нее хватило смелости уйти. Она могла тронуть его за локоть, будто много лет назад, с ехидной шуткой или с каким-то замечанием. Или, пошутив, улыбнуться и подмигнуть ему – но с каждым разом все менее убедительно. Он отлично знал, что вечером они окажутся на разных территориях кровати.

– Доброй ночи.

– Люблю тебя.

– И я.

Зачастую после этого он поднимался.

Шел в гараж и писал, но руки у него были дьявольски тяжелыми, как будто обмазаны слоем цемента. А случалось, он брал «Каменотеса» и читал несколько страниц, будто лекарство по рецепту: с каждым словом боль утихала. Он читал и писал до рези в глазах, пока истина не становилась рядом, а потом опускалась на него.

Оставались он и Буонаротти.

Один художник в комнате.

Может, если бы они спорили.