Глиняный мост

И лишь когда сцена закончилась, Рори заметил, в каком Генри виде, и тут враз смешались ругательства, ошеломленное молчание, божба. Я подвел черту смачным и долгим «Ии-исусе!»

Генри как ни в чем не бывало плюхнулся на диван и посмотрел на Клэя.

– Прости, чувак, опоздал.

– Все нормально.

Таков был хитрый план Генри: явиться домой примерно в таком вот виде перед самым приходом Клэя, чтобы полностью отвлечь мое внимание. Да вот беда, двое ребят с отметки двести метров отняли у него гораздо больше времени, чем он рассчитывал, – да и выпить пришлось много больше, – и, конечно, он не смог сесть за руль и шел от Бернборо-парка пешком. И к тому времени он был уже так пьян и его так крепко отдубасили, что он уже практически полз, и, действительно, сейчас-то я вижу, что это был один из тупейших триумфов нашего Генри. Он все это придумал, все это на себя навлек исключительно ради Клэя.

Генри оглядел Клэя с некоторым удовлетворением.

– Ну, рад тебя видеть. Хорошо дома? Я смотрю, Мэтью постелил тебе красную дорожку, лосяра херова.

– Да ладно, я знал, как оно будет.

Клэй обернулся к Генри и тут поразился, как того разукрасили. Особенно больно было смотреть на его губы; а скулы испечены и обуглены.

– А ты-то, похоже, нет?

– О, – ответил Генри игриво, – знал, старикан, я знал.

– И?

Это уже был я, ставший посреди комнаты.

– Не хочешь нам поведать, что за херня творится?

– Мэтью, – вздохнул Генри. – Дай людям кино досмотреть.

Но он понимал.

Если он подрядил Шварца и Старки (а получилось, что и девицу Старки) отметелить себя, то теперь был шанс, что закончу их работу я.

– Видите ли, джентльмены…

Он усмехнулся; зубы его были как разрубленная кость в куске мяса, густо-красные, грязные.

– Если вам вдруг захочется приобрести такой видок, всего-то и понадобится, что один белобрысый бойскаут с железными кулаками, один гопник с вонючей пастью и, наконец, подружка гопника, которая лупит крепче, чем та парочка, вместе взятая.

Он хотел продолжить, но не смог больше ничего сказать, потому что в следующие секунды гостиная закачалась, а разгул в «Мальчишнике» стремительно добавил веселья и задора. Наконец Генри шумно рванул вперед мимо меня и ловким захватом повалил телевизор на пол.

– Черт! – завопил Рори. – Сорвал величайший фильм всех времен…

Но оказался рядом и успел схватить Генри, хотя и не спас настольные игры. И птичью клетку, которая загремела по полу, будто бешеная овация целого стадиона.

И мы все подскочили и склонились над Генри: ковер, кровь, кошачья шерсть. И собачья шерсть. И, господи Исусе, а это что, мулья шерсть?

Генри отрубился.

Придя в себя, он сначала узнал Томми.

– Малыш Томми, ох ты! Собиратель зверей… И Рори, человек-гиря, и а-а… ты Мэтью, точно? Мистер Надежность.

И, наконец, с нежностью:

– Клэйтон. Улыбака. Ты пропал на годы, годы, говорю тебе!

Отмечено.

В перевернутом на бок телевизоре на полу продолжался фильм, клетка – перекосившаяся, без дверцы, а еще левее, у окна, опрокинутый посреди устроенного тарарама аквариум. Мы заметили его, лишь когда вода дотекла до наших ног.

Генри смотрел на экран, поудобнее устроив голову, но мы, остальные, наблюдали за голубем Ти: как он выбрался из клетки, сошел на пол, миновал золотую рыбку и двинулся прямо к открытой входной двери. Ясно, птица соображала, что к чему: в этом доме следующие несколько часов лучше не находиться. И, конечно, Ти находился в совершенной ярости. На ходу он всё порывался всплеснуть крыльями. Не хватало только чемодана. Один раз он даже обернулся на нас.

– Ну всё, – почти сказал он, переливаясь серым и фиолетовым. – Я пошел. Пока, раздолбаи!

Что до Агамемнона, золотой рыбки, то тот рвался, бился, хватал ртом воздух вместо воды; кувыркался по ковру. Где-то должен быть водоем, и будь он проклят, если не найдет его.

Расти Данбаром

В общем, таковы они были где-то в далеком будущем.

Брюзгливая птица.

Золотая рыбка-акробат.

Два окровавленных паренька.

А поглядим теперь на Клэя там, в предыстории.

Что о нем можно сказать?

Как начиналась жизнь мальчишки, сына, Данбара?

Она была довольно простой, а внутри содержалось множество разного.

Вот в приливе прошлого Данбаров они, пятеро братьев, но четвертый из нас был лучшим, парнем со многими достоинствами.

В общем, как же Клэй стал Клэем?

В начале мы были все – каждый со своей малой частью целой истории, – и наш отец помогал родиться каждому из нас; он был первым, кому нас давали подержать. Как любила рассказывать об этом Пенелопа, он стоял рядом, остро сопереживая, и плакал возле кровати, и сиял. Он ни разу не поморщился ни на слизь, ни на ее опаленные органы, когда стены принимались вертеться. Для Пенелопы это стоило всего.

Когда заканчивалось, она сдавалась беспамятству.

Пульс колотился у нее в губах.

Они любили нам рассказывать: забавно, что, когда мы появлялись на свет, у каждого была какая-то особенность, которую они любили.

У меня это были мои ступни. Морщинистые подошвы новорожденного.