После панихиды мы понесли ее.
С одной стороны – Генри, Клэй и я. С другой – Майкл, Томми и Рори – поделились как на команды в домашний футбол; и женщина в гробу не весила ничего. А гроб – всю тонну.
Она была пером, обернутым в плаху.
После прощания и набора чаев и пирожных мы вышли на улицу.
Все в черных брюках.
Все в белых рубашках.
Как кучка мормонов, только без благородных мыслей.
Рори зол и тих.
Я как еще один памятник, только глаза блестят и зудят.
Генри смотрит в пространство.
Томми с недосохшими дорожками слез.
И, конечно, среди нас Клэй; он стоит, потом опускается на корточки. В день ее смерти он обнаружил у себя в ладони прищепку и теперь сжимает ее в кулаке до боли; потом быстро сует обратно в карман. Никто из нас этого не замечает. Прищепка новая, яркая – желтого цвета, – и Клэй ее машинально выкручивает. Как и мы все, он ждет отца, но отец исчез. Мы стоим и катаем ногами свои сердца; как мясо, мягкие, кровавые. Внизу, поблескивая, лежит город.
– Да где его черти носят?
Это я спросил, когда минуло два часа ожидания.
Он появился, но не мог смотреть на нас, а мы на него.
Сгорбленный, весь какой-то поломанный.
Пустыня в пиджаке.
Странное время, часы после похорон.
Тела и раненые повсюду.
Наша гостиная больше походила на больницу, но такую – из кино. Всё мальчишки, выжженные, в раскос. Мы приняли форму того, на что упали.
Солнце не к месту шпарит.
Ну а про Майкла Данбара: мы удивились, как быстро пошли трещины, даже учитывая его состояние.
Был отец, стала половина отца.
Вторая половина умерла вместе с Пенни.
Однажды вечером, через несколько дней после похорон, он опять ушел, и мы впятером отправились на розыски.
Сначала проверили кладбище, затем «Голые руки» (понимания у нас еще не случилось). Наконец, мы его нашли, к собственному потрясению, открыв гараж, где он лежал на полу рядом с масляным пятном: ее машину забрала полиция. Единственное, чего недоставало, так это галереи портретов Пенни Данбар, но ведь он ее никогда не писал, так?
Какое-то время он еще ходил на работу.
Остальные вернулись в школу.
А я к тому времени уже давно работал в компании, продающей полы и ковровые покрытия. И даже купил старенький универсал у парня, с которым мы иногда бывали напарниками.
Поначалу отца вызывали в школу. Он оказался идеальным послевоенным мошенником: прилично одетый, чисто выбритый. Уверенный. Мы справляемся, говорил он, и администраторы кивали, учителя верили: никто из них не разглядел пропасть, разверзшуюся в нем. Она пряталась под одеждой.
Он не походил на тех многочисленных мужчин, что находят облегчение в выпивке или скандалах и насилии. Нет, ему было проще устраниться: он присутствовал, но при этом его никогда не было. Он сидел в пустом гараже со стаканом, которого даже не пригубливал. Мы звали его обедать, и даже Гудини оценил бы. Это был акт медленного и неуклонного ускользания.
Так он нас и покидал, по частям.
Ну а у нас, пацанов Данбаров, в те первые полгода дела обстояли примерно так.
Учительница Томми присматривала за ним.
Она говорила, что он хорошо успевает.
А каждый из троих старшеклассников должен был посещать учителя, который одновременно вроде как исполнял роль психолога. Сначала это был мужчина, который потом переехал, а они ходили уже к сменившей его совершенной красотке: теплоплечей Клаудии Киркби. Тогда ей было всего двадцать один. Шатенка, довольно рослая. В меру косметики, но неизменно на высоких каблуках. В ее классе висели плакаты – Джейн Остин со штангой и «Минерва Макгонагалл – богиня». На столе книги, и работы – разной степени проверенности.
Нередко после беседы с ней, дома, они заводили такие разговоры, которые мальчишки ведут вроде бы понарошку: разговоры, но вовсе не разговоры.
Генри:
– Славная Клаудия, а?
Рори:
– У нее неплохие ножки.
Боксерские перчатки, ноги, груди.
Только это их могло объединить.
Я:
– Заткнитесь, бога ради!
Но я воображал эти ноги, приходилось.
Ну а про саму Клаудию, подробнее: у нее было очаровательное солнечное пятнышко на щеке, прямо посредине. Глаза у нее были карие и добрые. Она вела чумовой курс английского, основанный на «Острове голубых дельфинов» и «Ромео и Джульетте». В роли консультанта она много улыбалась, но не особенно понимала, что делать: в университете она прошла краткий курс психологии, и считалось, что она уже может работать с бедствиями типа нашего. Скорее всего, она была самым новым учителем в школе и брала дополнительную работу – и, наверное, только из одной надежды на лучшее, очень хотела верить, когда пацаны говорили, что у них все хорошо; у двоих и впрямь все шло неплохо для такой ситуации, с третьим же была беда.
И может быть, в конце концов, добивают мелкие детали – пока месяцы сваливаются в зиму. Например, видеть, как он возвращается с работы.
И не выходит из машины, иной раз часами.
Шершавые руки на руле.
Больше никаких леденцов.
И ни единого «тик-така».
Например, за воду платил вместо него я.
Потом и за электричество.
Например, его стояние за линией в наших футбольных матчах по выходным.
Он смотрел, не видя, потом перестал и приходить.