Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Хозяин Григорий Степанович Тарновский, «сухой», высокий и смуглый барин, обладал большим капиталом и девятью тысячами душ, но был бездетен. Он легко тратил деньги на усовершенствование дома и усадьбы, пытаясь следовать моде Петербурга. Он строил большой дворец в стиле классицизма, менял облик парков — увеличил пруд, сделал два насыпных искусственных острова, соединенных каменным мостом, запустил в пруд лебедей вместо уток, вдоль берега высадил аллею из белой вербы. Дом большой, каменный, стоял на возвышении. Путников встречали стройные аллеи пирамидальных тополей. Но, несмотря на вложенные средства, все тогда казалось Глинке каким-то подражанием, не доведенным до уровня оригинала. Всему не хватало вкуса и законченности.

Тарновский считал себя в первую очередь меценатом, хотя его репутация была далека от совершенства. Один из современников вспоминал: «Сам Григорий Степанович ничего не смыслит в музыке, не знает ни одного иностранного языка, ничему не учился»[304].

Тарновскому казалось престижным, что будущие певчие Императорской придворной капеллы поют вместе с его хором.

Для Глинки это летнее время стало своего рода музыкальной академией — здесь он, свободный от забот и обязанностей, наслаждался хорошей компанией, отдыхал, музицировал и сочинял. Его муза опять вернулась.

В доме Тарновского обитало много юных девушек — от горничных, гувернанток до племянниц хозяев, а у местного доктора была еще и миловидная дочка. Так что Глинка ощущал себя превосходно в окружении восхищенных глаз. Столичный франт, известный композитор, он считался здесь звездой.

Он запомнил одну из них — самую младшую племянницу, четырнадцатилетнюю Марию Степановну Задорожную. За обедом она обыкновенно сидела напротив петербургского гостя. Невольно (или специально) ее плутовские, несколько прищуренные глазки встречались с его глазами, что доставляло радость обоим. За эту невинную молчаливую игру девушке доставалось от хозяйки. Их отношения на этом не закончатся, а продолжатся уже в конце 1840-х годов, когда Маша выйдет замуж и станет зваться Марией Кржисевич.

Тарновский прикладывал множество усилий для развлечения гостей: прогулки, поездки в ближайшие поместья друзей, фейерверки и танцы, которые он сам особенно любил. Пели песни, часто малороссийские, которые затягивали на четыре голоса.

Каждый день устраивались музыкальные инструментальные вечера, где в отличие от «народных» посиделок играли «высокую» классику, например антракты к трагедии Гёте «Эгмонт» Бетховена. Здесь впервые исполнили несколько законченных номеров из «Руслана» (рукописи Глинка предусмотрительно захватил с собой). Под управлением композитора их исполнили крепостные музыканты в парадной столовой. Персидский томный хор «Ложится в поле мрак ночной» с солирующими флейтой, виолончелью и валторной произвел впечатление. Юмористичный Марш Черномора, до сих пор самый популярный номер оперы, исполнили хорошо, а колокольчики, которых не было в оркестре Тарновского, заменили рюмками, на которых ловко играл учитель пения Дмитрий Палагин. Марш поражал слушающих остроумием. Черномор у Глинки был не страшным волшебником, а комическим персонажем, которого изображали низкие духовые с ударными и высокие свистящие пикколо, создающие резкий контраст. Этот прием должен был показать, что амбиции волшебника никак не подтверждались его внешним видом и телосложением.

Глинка нашел себе хорошую компанию. Часто встречался с пансионным товарищем Маркевичем, который помог переделать стихи Пушкина для баллады Финна из оперы. К их творческому дуэту присоединился талантливый и многообещающий художник Василий Штернберг^{332}, гостивший в Качановке по приглашению Тарновского, а также малороссийский поэт Виктор Забила^{333}.

Штернберг запечатлел на акварели одну из творческих встреч в Качановке^{334}. На ней — худощавый Глинка, в просторном светлом костюме певчего, сидит за столом, смотрит вдаль, как и полагается гению, а рядом Маркевич старательно выводит стихи, подстраиваясь под стих Пушкина. Вдалеке стоит мольберт самого художника. В раскрытое окно видны речка и лесные просторы Качановки. Этот портрет малоизвестен широкой публике, в отличие от портрета кисти Ильи Репина «Михаил Иванович Глинка в период сочинения оперы „Руслан и Людмила“», написанного уже гораздо позже, в 1887 году^{335}. Репин создал собирательный образ барина-сибарита, на картине Глинка так же смотрит вдаль, но расслабленно возлежит в просторном халате на большой подушке. В целом к репинскому изображению нужно относиться как к выдумке, авторскому прочтению, а не как к историческому свидетельству. Даже с практической точки зрения очевидно, что в таком положении композитору записывать ноты на большую партитурную бумагу было бы неудобно.

Глинка в этот период был деятельным и активным. Несмотря на отдых, он заботился о несении службы — приказал строить крытые телеги для перевозки певчих, сам съездил за новой одеждой для них на ярмарку в Ромны, где на главной улице города едва не утонул в грязи.