Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

После смерти мужа Евгения Андреевна решила возобновить тяжбу, что говорит о ее упорстве и предпринимательских чертах характера. По просьбе матери подключился Мишель, знавший запутанный процесс делопроизводства в России. Его активное участие, написание бумаг и постоянное слежение за ходом разбирательства разрушают созданный в воспоминаниях образ неприспособленного барина, чуждающегося быта и всяких обязанностей.

В конце концов процесс закончился победой Глинок, значительно повлияли, как указывал композитор, его известность и внимание к нему императора. Глинка гордо писал: «Мои звуки произвели то, чего ни просьбы, ни другие убеждения до сих пор не могли сделать»[289]. Он сообщал, что чиновники искренне преданы его таланту и считают его автором национальной оперы[290].

Правда, процедура расчета, оформления и выплаты возвращенных денег тянулась до 1841 года, что изрядно выматывало Глинку и родных в Смоленске. Параллельно Мишелю пришлось бороться с бюрократией и даже кражей их денег чиновником.

Когда дело было решено в их пользу, он просит у матери выплатить ему 10 тысяч из общей суммы, чтобы вернуть накопившиеся за это время долги: Соболевскому и Стунееву по 3 тысячи рублей, Кукольнику и другим лицам — по 2 тысячи рублей. Получаемое жалованье уходило на быт и выходы в свет.

С декабря 1836 года у него жил любимый брат Андрей Иванович Глинка (1823–1839), который тогда много болел. Он готовился к военной службе, и Мишель, советуясь со знакомыми военными, посылал матери рекомендации, каким образом дальше выстраивать карьеру юноши. Он учит младшего брата географии и русской истории, видит в нем многие таланты, в том числе математические. «Он был красивой наружности, чрезвычайно счастливых способностей, особенно гениального расположения к математике: теоремы геометрические мог разрешать без указания профессора. Он был первый в верховой езде в Школе гвардейских подпрапорщиков», — вспоминал Глинка[291].

Вскоре ответственность за брата и бытовые дела привели композитора к нервному состоянию и болезням.

С осени 1837 года Глинке стало казаться, что Львов к нему слишком придирчив, цепляется за разные мелочи. По утрам после чая Глинка пытался сочинять новую оперу «Руслан и Людмила» на сюжет поэмы Пушкина, но его постоянно отвлекали от творчества. Не успевал он написать страницу или две, как появлялся подчиненный и докладывал с почтением:

— Ваше высокоблагородие! Певчие собрались и вас ожидают.

— Кто собрался? Кто меня ожидает? — вскакивал капельмейстер. — Кто посылал за мной?

Певчие хотели заниматься и ждали своего капельмейстера. Часто вместе с ними ожидал его и Львов, который дружески протягивал ему руку.

Друзья говорили:

— Он тебе завидует. Ты — гений. А он кто? Военный со скрипкой. Служил у Аракчеева.

Булгаков бубнил на вечерах у Кукольника:

— Он не скрипач, а «гуслист». Гимн «Боже, Царя, храни» украл. Это же старинная французская песня.

Львов, как человек отвечающий за качество пения в Капелле, требовал от своих подчиненных полной включенности в работу. Он знал о похождениях Глинки у Кукольника, о его отлучках в Театральную школу, о частных уроках с Осипом Петровым. Какому бы директору понравился такое неофициальное совмещение работ, как мы бы сегодня сказали — фриланс?! Глинка не рассчитывал на то, что служба будет занимать все его время и что она будет столь обременительной для его композиторского гения. Особенно напряженным становился период Великого поста. По закону в это время были запрещены все театральные развлечения, но концерты разрешались, и они заменяли все другие прежние увеселения. Глинка с утра до вечера должен был участвовать в репетициях, концертах и церковных службах.

На одном из великопостных концертов император сказал стоявшему возле него Алексею Стунееву: «Глинка — великий мастер, жаль, если при одной этой опере останемся»[292]. Глинка мечтал сочинять. Конец 1837 года принес радостное общение с императором, в котором Глинка видел своего заступника. Государь, посетивший балет «Восстание в серале» на музыку Теодора Лабарра с участием знаменитой Марии Тальони, подошел к Глинке. «Обняв одною рукою, вывел меня из толпы, в которой я стоял, и потом весьма долго изволил со мною беседовать о Певческом корпусе, о певцах, обещал посетить театр, когда будут давать мою оперу… расспрашивал также о вновь начатой мной опере»[293]. Эмоционально и искренне он восклицает: «Нет слов выразить вам, как мне драгоценно это милостивое внимание нашего доброго Государя; как после этого не посвятить всех сил на его службу»[294].

А 15 февраля 1838 года Глинка получил от своего начальника Алексея Федоровича Львова неприятное письмо, в котором значилось: «Государь император изволил быть совершенно недоволен пением, бывшего сего числа в Аничковском дворце при утреннем служении, и высочайше повелел сделать о том строгое замечание кому следует»[295]. Недовольство императора — самое страшное, что могло случиться со служащим на его службе. Глинка расстроился.