Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Таким образом, отношение к деньгам у Глинки, как и у многих дворян, крайне отличалось от того, к которому привык трудящийся буржуа или современный бизнесмен. Расходы не соотносились с доходами. Планомерное ограничение своего потребления было презрительным для высшего сословия. Такая стратегия являлась добродетелью мещан и «маленьких людей»[333].

Отсутствие деловой хватки, как казалось многим современникам, поддерживало миф о нем как о человеке слабохарактерном, беспомощном, с «детской» душой. Но Глинка, как и многие представители элиты, просто не любил вести бюджет. Он перепоручал всю бухгалтерию доверенным лицам (когда такие были рядом с ним). Надо заметить, что и сегодня делегирование обязанностей свойственно многим успешным людям.

Муза на службе

Вероятно, еще до поездки в Малороссию Глинка задумал издать музыкальный альбом^{346}. Тот, что он представил публике в 1829 году, принес доход, а в Москве хорошо продавались три его авторских сборника^{347}. Глинка вспоминал, что собирать пьесы для издания было для него «не только трудно, но и крайне досадно» (в первую очередь из-за своего общественного реноме и самоощущения творца). Требовалось не только найти достойные сочинения, за которые издатель будет нести ответственность перед покупателем, но и согласовать с авторами их выход в свет, договориться с переписчиками, провести корректуры. Все это требовало внимания и времени, к тому же — нужно напомнить — он в это время выполнял обязанности по службе в Капелле. Глинка писал другу Маркевичу: «Не скрою от тебя, нередко грущу и задумываюсь, помышляя, что принужден употреб-лять бедную музу средством к существованию»[334].

Когда все пьесы были собраны, то оказалось, что ни одно из музыкальных издательств не решалось их купить. Глинка вспоминал, что буквально плакал от досады[335]. На помощь пришел Платон Кукольник. Он договорился с Петром Ивановичем Гурскалиным, владеющим петербургским издательством и магазином «Одеон»^{348}. Гурскалин заплатил тысячу рублей за сборник, выходивший отдельными тетрадями. Это была удачная сделка.

В пяти тетрадях, выходивших в 1839 году, была напечатана, помимо вокальных и фортепианных сочинений самого Глинки^{349}, музыка популярных тогда авторов — Александра Алябьева, Алексея Верстовского^{350}, Александра Даргомыжского, чьи романсы начинали звучать в салонах, Михаила Яковлева, Владимира Одоевского и других русских композиторов. «Собрание» действительно имело успех^{351}. Во второй половине 1840-х годов вышел его второй тираж, так что издатель сполна окупил выплаченный Глинке гонорар.

Сборники показывают изменение литературных пристрастий Глинки, что связано с общей сменой кумиров в иерархии имен — произошел поворот от лирики Жуковского к стихотворениям прославленного, недавно ушедшего Пушкина, о чьем даровании теперь уже ходили легенды. Особенно нравился Глинке недавно сочиненный им романс в испанском стиле «Ночной зефир струит эфир»^{352}. Необычными музыкальными средствами (далекие тональности, звукоизобразительность) Глинка передал ощущение от двух стихий: первая — это природа Испании, где ночной зефир, то есть ветер, гонит воды Гвадалквивира, реки в Испании. Вторая — страсть, любовь и восхищение «испанкой молодой»^{353}.

Чудо любви

В августе 1838 года Дмитрий Степанович Стунеев, муж Марии Ивановны, сестры Глинки, получил повышение — его назначили заведующим хозяйством престижного Смольного института благородных девиц в Петербурге. Из Смоленской губернии чета Стунеевых с двумя детьми перебралась в столицу. Повышение льстило Дмитрию Степановичу, ему была предоставлена казенная квартира при институте и полагалось хорошее жалованье. Семья стала жить на широкую ногу. Общительная и приятная Мария Ивановна, как и полагается, раз в неделю собирала хорошее общество, где пели, танцевали и читали. К ней приходили воспитанницы института старшего возраста, классные дамы и пепиньерки, то есть надзирательницы и кандидатки в учителя.

С зимы 1838/39 года Глинка часто навещал родственников. У сестры Глинка чувствовал себя как дома. Еще и угощали у Мари по-домашнему, так как матушка присылала Стунеевым свежее сливочное масло, крупы и соленья. Днем он занимался с хорошенькой племянницей Юлией (Жюли)^{354}, которую называл «сильфидой» за стройность, красоту и длинные русые косы. А вечерами, как всегда, садился за рояль, играл, пел, аккомпанировал и импровизировал и даже танцевал — кружился в страстном вальсе с юными девушками.

— Такой легкости и радости я давно не испытывал, — признавался он.

В столь приятной атмосфере и произошла его встреча с Екатериной Ермолаевной Керн (1818–1904), дочерью Анны Петровны. Их первую встречу весной 1839 года он запомнил так же хорошо, как и встречу с будущей женой Марией Петровной.