Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Находясь в нервном напряжении от обязанностей в Капелле, от болезней, а главное, от того, что новая опера «Руслан и Людмила» сочинялась медленно и урывками, он поехал с утра к Одоевскому, возможно, обсудить либретто оперы, а оттуда — к сестре в Смольный. Подъезжая к ней, он почувствовал усилившееся нервное напряжение (или, как Глинка писал, «раздражение»), так что не мог никак успокоиться. Он взад и вперед ходил по комнатам и в одной из них увидел ее — Екатерину Керн. Она не поразила его очевидной красотой, даже «нечто страдальческое выражалось на ее бледном лице». Его привлекло другое — «ее ясные, выразительные глаза, необыкновенный стройный стан и особенного рода прелесть и достоинство, разлитые во всей ее особе»[336].

Вскоре он узнал, что Екатерина Керн недавно приехала из Смоленска, где жила у своего отца Ермолая Федоровича Керн, занимающего пост коменданта города[337]. Она, когда-то окончившая Смольный (училась с 1826 по 1836 год), устроилась классной дамой в alma mater. На эту почетную должность могли претендовать только незамужние женщины, готовые постоянно находиться с учащимися^{355}.

Почему она так поразила Глинку? Он запомнил, что встреча произошла на третий день после Пасхи, которая в этот год приходилась на 28 марта. Как человек глубоко верующий, он ощущал это время как особенное, наполненное ожиданием чуда. Вероятно, и встреча с загадочной Екатериной могла расцениваться им в подобном ключе. Он мог почувствовать в девушке близкую утонченную натуру, как и он, страдающую от одиночества и непонимания. Екатерина была фактически брошена на произвол судьбы ненавидящими друг друга родителями. Ее мать писала в дневнике: «Все небесные силы не заставят меня полюбить [дочь]: по несчастию я такую чувствую ненависть ко всей этой фамилии, это такое непреодолимое чувство во мне, что я никакими усилиями не в состоянии от этого избавиться»[338].

Крестница Александра I, Екатерина Ермолаевна отличалась всевозможными способностями как в науках, так и в педагогике, музыке, благородных манерах и поведении (не случайно она вначале поразила Глинку именно внешней аристократичностью). Сохранился один большой портрет Екатерины Керн^{356}, написанный неизвестным художником примерно в это время, в 40-х годах XIX века. Мы видим темноволосую девушку, элегантно и модно одетую в зеленое шелковое платье, дополненное легкой газовой шалью. Высокую прическу украшает золотая диадема. Миловидное лицо с задумчивыми глазами оживляет легкая улыбка. Удлиненные кисти рук лежат одна на другой.

Настроение маэстро улучшилось при виде незнакомки, и ему хотелось заговорить с ней. Задумчивая, печальная, она сидела одна, как будто и не присутствовала здесь в зале, в кругу веселых музицирующих людей.

После продолжительного разговора Глинка откровенно ей сказал:

— Милая Кати, я поражен. Я полон чувств…

Мишель все чаще и чаще приезжал в институт. Чтобы скрыть причину своих ежедневных посещений Смольного, Глинка занимался с институтским оркестром, который находился в плачевном состоянии. Для него он сделал оркестровку популярного вальса чеха Йозефа Лабицкого («Souvenir du palais d’Anitchkoff», G-dur) и сочинил собственный Вальс G-dur^{357}. Написанный в некоторой степени для услаждения слуха любимой, он вскоре послужил для империи — Вальс был исполнен 4 июля 1839 года на бракосочетании юной великой княгини Марии Николаевны, чьей красотой и темпераментом искренне восхищался весь двор. А 2 июля 1839 года торжественный бал, где присутствовал весь двор, открывал Полонез^{358}, также написанный Глинкой для венценосной невесты. Большая честь и знак искреннего признания его таланта!

Вскоре Екатерина Керн ответила на его чувства.

Их любовь разворачивалась под звуки всевозможных вальсов, популярных во всех петербургских салонах. Старшее поколение дворянок считало его крайне непристойным. Кружиться в крепких объятиях мужчин — верх неприличия. Но мода есть мода, вальс стал визитной карточкой русского бала и русского дворянского общества.

Смена танцевальной моды отразилась и на музыкальных «приношениях» Глинки для своих возлюбленных. Если для Марии Петровны, уже после бракосочетания в 1835 году^{359}, он сочинил Мазурку и посвятил ей, подписавшись «sincère ami M. Glinka», то есть «преданный друг», то для Керн он написал два вальса^{360}. Первый из них отличался от многочисленных простеньких вальсов для домашнего музицирования. Он имел подзаголовок «фантазия», что говорит об авторском переосмыслении жанра. Вальс звучит в миноре, в нем нет и следа беззаботной радости или восторженного чувства любви. Все здесь подчинено полутонам сложных эмоций, мучительной страсти и страданиям возлюбленных, которые не могут быть вместе. Без конца повторяющийся мотив как идея фикс мучительно кружит влюбленных в бесконечном танце их чувств.