Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

В салонах Глинку порицали за «недостойное» поведение. Общие пересуды поддерживала теща. Они рассказывали о похождениях Мишеля у Кукольника и его любовных увлечениях. Теща подчеркивала, что Глинка обобрал жену и выгнал ее на улицу чуть ли не в одном платье. Многие из тех, кого он считал друзьями, были склонны верить страдающим женщинам. Маркевич вспоминал, что в петербургском доме Григория Тарновского^{371}, оказывающего год назад самый теплый прием в Качановке, теперь критиковали Глинку. Тарновский говорил:

— Он сам виноват. С девками по целым неделям проживал, не показывался к жене. Нестор Кукольник его привозил. Он даже сам идти не мог после ночных похождений. Наконец она, бедненькая, устала терпеть. Глинка рассердился и бросил ее[349].

Музыкальный критик и композитор Юрий Арнольд неоднократно говорил ему, что нельзя растрачивать свой талант, что окружающие «друзья» втянули его в непристойную жизнь.

И даже слуга Яков выговаривал:

— Что же вы, барин, делаете губление своей души и таланту.

Кто-то из знакомых искренне пытался помирить их, чтобы соблюсти светские приличия и спасти репутацию композитора^{372}. Но любые вмешательства Глинка считал проделками жены.

Глинка от нервного напряжения болел. Комната, в которой он лежал, принадлежала старшему брату Степанова Петру, который был в этот момент в отъезде. Николай разрисовал ее всякой чертовщиной: на шахматном фоне размещались карикатуры, черти, кости и черепа. Во время ночной бессонницы Глинке казалось, что черти оживают и кружатся в хороводе. Часто он не понимал, где реальность, а где бред.

Во время болезни Глинка размышлял, как поступить с женой, сохраняя при этом честь и благородство. Он оставил Мари все, что было нажито за прошедшие четыре с лишним года — от бриллиантов и столового серебра до пуховых подушек, присланных из Новоспасского. «Начав дело благородным образом, я намерен так и кончить»[350], — утверждал он в письме матери. Он стал выплачивать ей половину своих доходов, что делал регулярно в течение нескольких лет. Он хотел отдать ей наследуемую по закону седьмую часть имения в случае его смерти. Но в конце концов решил откупиться деньгами, «зная строптивый характер Марьи Петровны и ее матери», вспоминал он позже.

Глинка просил матушку приехать к нему, чтобы помочь пережить страшные дни. «Нынешний год был для меня самый горестный и трудный в моей жизни. Судьба и доселе не перестает наносить тяжкие удары моему сердцу»[351], — писал он ей.

«Не могу скрыть, милая маменька, что никогда в жизни я не испытывал подобных огорчений, никогда столько не нуждался в присутствии родных и друзей, как теперь», — писал он дорогой матушке. И дальше с известной скромностью просил: «Но не смею, однако же, умолять Вас усладить мои страдания Вашим драгоценным для меня присутствием»[352].

Любимая матушка казалась ему единственной надежной опорой, которая поддерживала его решение расстаться с изменницей.

— Кажется, он из худшего сделал лучше[353], — говорила она дочерям и близким родственникам.

«Пример Ваш, несравненная маменька, Ваша ангельская кротость и христианское терпение, с коим переносите Вы тяжкие испытания в жизни, глубоко вкоренились в моей памяти; стараюсь быть достойным Вас, я подражаю Вам по возможности сил моих и, предавшись воле провидения, не ропщу на людей и обстоятельства»[354], — писал он ей.

Матушка наставляет его молиться усердно, а сама сообщала дочери Марии в Петербург о своем состоянии: «Я, слава Богу, здорова, только грустно мне об Мише, жду его ответа, если нужно ему мое присутствие, я готова», «я как-то непокойна насчет Миши»[355]. Ей совсем не хотелось ехать в столицу, где «так много грустных воспоминаний»[356]. К тому же зима никак не наступала. Дороги совсем не было. Она смогла приехать в Петербург, предположительно, в конце 1839-го или в начале января 1840 года, «для лучшего и скорейшего окончания с Марией Петровной»[357].

Побег? Или…

В Петербурге Евгения Андреевна разместилась у дочки в Смольном, вскоре к ним переехал и Глинка. Он рассказал о своем плане бежать с Керн, которая может спасти его от всех страданий. Матушка познакомилась с новой музой сына. Девушка понравилась ей. Она ценила ее мягкость, нежное отношение к окружающим и впоследствии всегда передавала ей приветы в письмах.

Глинка хотел получить разрешение на поездку.

Матушка отвечала:

— Поживем — увидим. Не торопись. Сам собою человек ничего не знает, что и как с ним случится[358]. На все воля Божья.

Но план сына ей категорически не нравился. Она настояла на том, чтобы он поехал в начале в Новоспасское — полечиться, спрятаться от света, а затем уже принимать решение. В конце февраля 1840 года они вместе уехали в Новоспасское.

Но в деревне Глинка страдал еще больше.

— Доверься Богу. Счастье невозможно на столь непрочных основаниях, — твердила ему матушка.