Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

В усадьбе, несмотря на переживания, ему жилось хорошо. Он писал в письме другу: «У нас здесь рай земной, погода превосходная и, несмотря на то что осень, все еще зелено»[342]. Он продолжал думать о трех женщинах, оставленных в Петербурге. Поверенным в его делах становится художник Николай Степанов. Глинка просил его сделать портреты жены и Кати, для чего рекомендовал ему заехать в Смольный и разглядеть хорошенько черты его новой пассии. Видимо, до этого Степанов нарисовал портрет ученицы Глинки по вокалу — Каролины Колковской, про который композитор расспрашивал^{366}.

Сельская идиллия была разрушена приездом Якова Соболевского, мужа рано умершей сестры Пелагеи. Он открыто рассказал ему о неверности Марии Петровны, что для света уже давно было секретом Полишинеля. Дорога в столицу, несмотря на хорошую погоду в начале октября, была мучительной. Михаил Иванович страдал от «оскорбленного самолюбия, досады, гнева». И уже здесь по дороге он принял решение оставить жену, жить, как и многие в Петербурге, отдельно. Несмотря на «лихорадочное состояние», он разработал план — приехать неожиданно и застать жену врасплох. Но Глинку уже ждали дома, так что никаких свидетельств измены он не обнаружил.

Под предлогом болезни Глинка перешел ночевать в свой кабинет, где жил тогда брат жены Алексей Петрович Иванов, морской военный. Тот все понял. В отличие от других членов семьи Ивановых он был «добрым и хорошим человеком», как вспоминал Глинка, и уже давно пытался воспитать свою сестру и матушку — делал им замечания, стыдил.

Чтобы пережить эти дни, полные подозрения и гнева, он повесил подаренный маменькой образок в изголовье постели. «Я молюсь ему усердно утром и вечером»[343], — сообщает он матери.

Мари почувствовала его перемену в отношениях и испугалась. На коленях она умоляла защитить ее от клеветы. Глинка старался не показывать своего внутреннего состояния и даже успокаивал ее:

— Все в порядке, дорогая! Я верю только вам.

«Душою быть убеждену в измене, но молчать, ласкать изменницу — все это я должен был делать в надежде поймать ее на месте преступления»[344], — сообщал он подробно матери.

Застать Мари в объятиях другого Глинке так и не удалось, но он подслушал разговор служанки и тещи, во время которого они договаривались о свидании для Мари с любовником. Не выдержав напряжения и не объясняясь с женой, он ушел, захватив самые необходимые вещи, к другу Степанову, где прожил до конца 1839 года^{367}. Он наложил на себя, как писал после, «добровольный арест», чтобы избежать неприятных сцен в свете. Почти месяц он не выходил на улицу и сильно болел.

Матушке, которой он все рассказал — и про измены Мари, и про свою страсть к Екатерине, в письме он сообщал: «Я решился действовать кротко, скромно и как следует христианину и благородному человеку»[345].

6 ноября 1839 года, не в силах спокойно разговаривать с изменницей, он написал Марии Петровне письмо, в котором сообщал о своем уходе. В это же время он решил уехать с Екатериной за границу.

«Взаимная доверенность — основание супружеского счастия — уже между нами не существует. Мы должны расстаться, как следует благородным людям, без ссор, шума и взаимных упреков. Молю провидение, да сохранит вас от новых бедствий!» — писал он ей^{368}.

Не получив ответа на свое письмо, он приказал крепостным вывезти свои вещи из казенной квартиры. Они взяли лошадей, данных матушкой, драгоценные для него подарки друзей, забрали гардероб хозяина, его фортепиано, книги и ноты^{369}. Когда Мария Петровна вернулась и увидела происходящее, то уже не могла сдерживать эмоции. Она рыдала и довела себя до полуобморочного состояния^{370}.

Сестры, уже давно ненавидевшие Марию Петровну за ее столичное высокомерие, были рады решительным действиям любимого брата. Лиза писала Мари в Петербург: «Мы с тобой, милая и любезная Машенька, очень порадовались, хоть и не вместе, что все так хорошо кончилось, Слава Богу, что Мишель избавился от этой язвы. Каков-то он теперь?»[346]

Лиза мечтала, чтобы их поскорее развели, и говорила со злостью: «А та попалась в беду, будут жаловать Государю, шутка ли это, еще раз скажу хорошо, что все так кончилось, я боялась, чтоб не было чего хуже»[347]. Видимо, все боялись дуэли, ожидая от эмоционального Глинки самых решительных действий.

Евгения Андреевна просит Стунеевых приглядеть за страдающим сыном: «Бога ради, поберегите Мишу, я знаю его добрую душу, верно, ему было это время нелегко, и все еще нужда также и советом. Я лучшего конца не ждала, но только не так скоро»[348].