Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Итак, прожив здесь около двух лет, посетив ее северные провинции, центральные области — Старую и Новую Касталию и южные регионы (Андалусию и Гранаду), русский композитор мечтал непременно вернуться сюда, в эту землю обетованную. Кажется, именно здесь Глинка нашел рецепт счастливой жизни: «Отдалиться от мест, связанных с печальными воспоминаниями, переменить окружающую обстановку и много работать — вот одно-единственное лекарство от нравственных страданий»[541].

Творческий итог заключался в написании лишь одной оркестровой пьесы «Арагонская хота»^{448}, которая стала первой пробой в новом жанре изобразительной симфонической музыки. Все другие замыслы не были реализованы^{449}. Правда, при этом Глинка привез много необычного фольклорного материала. Влияние поездки на творчество композитора будет иметь пролонгированный эффект — полученные впечатления прорастут в последующие несколько лет.

Удалось ли Глинке построить европейскую карьеру, как ему того хотелось в начале своего путешествия в Европу? Скорее нет, чем да. Несмотря на поддержку Берлиоза, на авторский концерт в Париже, все эти усилия не привели к ощутимым результатам и не имели дальнейшего яркого продолжения в зарубежной музыкальной жизни. Музыку Глинки европейский слушатель почти не знал вплоть до конца XIX века, хотя и тогда имя Глинки в основном пропагандировали выходцы из России или те, кто был так или иначе связан с русским искусством. Уже через год после смерти Глинки, в 1858 году, Александр Серов написал статью на французском языке, где указывал: «Музыка Глинки почти совсем неизвестна в Европе»[542]. Первая европейская премьера его опер состоялась в Чехии благодаря усилиям Милия Балакирева и Людмилы Шестаковой — в 1866 году исполнялась «Жизнь за царя», а в 1857-м — обе оперы. В 1874 году публика Милана познакомилась с первой оперой композитора, но сильного резонанса она не произвела.

Глава тринадцатая. В треугольнике городов (1847–1852)

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

<…>

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден ум,

И томит меня тоскою

Однозвучный жизни шум.

А. С. Пушкин

Последующие пять лет, с 1847 по 1852 год, Глинка провел в России. Переезжая из Смоленска в Петербург и два раза останавливаясь на долгое время в Варшаве, в то время относящейся к Российской империи, он искал комфортную, недорогую и беззаботную жизнь. Но меланхолия безжалостно настигала его, как настигало и ощущение надвигающейся старости, неизбежного конца жизни.

Сбежать из дома

В августе 1847 года, через месяц сельской жизни в Новоспасском, Глинка разболелся. Он мечтал о свободной кочевой жизни в Испании. По вечерам, пытаясь вернуть очарование испанских дней, Глинка музицировал. Ему подыгрывал на гитаре дон Педро. Для этнографической точности импровизаций сестру Людмилу научили играть на кастаньетах, но общий итог был для Глинки неудовлетворителен. Не хватало испанской страсти и огня. Только присутствие дона Педро, с которым Михаил Иванович вспоминал былые похождения, скрашивало жизнь.

В воспоминаниях современников сохранилось мало сведений об этом персонаже, с которым русский композитор проведет, почти неразлучно, девять лет. Удивительно, как матушка, рационально ведущая хозяйство, согласилась на содержание еще одного абсолютно чужого человека, молчаливого и неприветливого, хотя и всегда обходительного. Глинка обеспечивал Педро полный пансион и оплату дорог во время путешествий.

Позже Глинка говорил петербургским друзьям, что Педро оказался человеком скрытным. Несмотря на участие во всех вечеринках, любовных похождениях и поездках русского друга, он никогда не рассказывал о своих планах, не делился мыслями и истинными чувствами, как будто постоянно носил маску. И это умение скрывать свою истинную натуру было настолько совершенным, что современники так и не смогли понять этого человека.

Сестра Людмила (в замужестве Шестакова), которая с этого времени проводит все больше времени с братом, не оставила воспоминаний о доне Педро — ни отрицательных, ни положительных, что вызывает удивление, ведь ей было свойственно идеализировать его друзей. Композитор и критик Арнольд, который отличался довольно скептическим отношением к людям, называл его шутом, назойливым «нахальным плутом»[543]. Друг Павлищев говорил, что дон Педро был «обжора и Геркулес по части бутылочной»[544].