Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Теперь уже было не до Всемирной выставки. Глинка задумался о скором возвращении домой, но, к его удивлению, этому категорически воспротивился дон Педро. Ему не было дела до русско-французских отношений. Он не хотел покидать милого и приятного Парижа. Поехать же одному с расстроенным желудком и нервами, да еще на поезде, обратно в Россию, Глинке казалось невыносимым. Поезда возмущали его и выворачивали его душу «нестерпимою злокачественною вонью», как он сообщал. Дилижансы не подходили ему по причине его полноты, к тому же теснота усугублялась непомерной тряской. Путешествия теперь были для него не отрадой, а долгой, мучительной пыткой.

Он пытался строить «обходные» пути и думал приобрести двухместную карету и почтовых лошадей, но оказалось, что лошадей на всем направлении железной дороги уже невозможно было купить, ведь Европа перешла на «рельсы».

Глинка чувствовал себя в безысходной ситуации и возмущался:

— Нет, это неслыханно. Железные дороги и дилижансы — орудия пытки[632].

Несмотря на страдания и антироссийские настроения в апреле 1853 года он принял мучительное решение — остаться здесь еще на год, ведь это была, как ему казалось, его последняя поездка за рубеж. Вернувшись в Россию, он уже по состоянию здоровья никуда не сможет уехать.

Дело спасла… женщина. Бойкая, веселая, миловидная и молоденькая девушка из Бордо по имени Амалия. Глинка называл ее гризеткой. Для нее он снял рядом квартирку, и она стала его новой няней. Вслед за ней появится знакомая испанка Антония, а потом модистка Аделин. Последней было под 30 лет, она была приятная, благовоспитанная и очень грамотная. Она скрашивала парижские дни, вплоть до начала 1854 года. Девушка читала Глинке «Тысячу и одну ночь» и «Декамерон» Боккаччо на французском, которые русский композитор позже рекомендовал своей сестре Людмиле.

В это время состоялась важная встреча — русского друга опять навестил Мейербер. Для него Глинка уже давно заготовил экземпляры двух своих опер. У них зашел разговор о Глюке.

Глинка спросил:

— Так ли хорош Глюк на сцене?

Мейербер ответил:

— Именно на сцене Глюк становится великим.

В европейской культуре наступил ренессанс его опер, а идеи его оперной реформы, с требованиями простоты, правдивости и естественности, оказались востребованы среди композиторов. Один из главных посылов Глюка о том, что опера должна превратиться в драму, реализовали Верди и Вагнер. В Берлине в это время шли четыре оперы Глюка — «Ифигения в Авлиде», «Ифигения в Тавриде», «Армида» и «Альцеста». Глинка мечтал их услышать.

Они долго говорили об искусстве, о музыкальных сочинениях. Михаил Иванович подробно рассказывал о своей концепции искусства — о гармонии, идеале звуковой красоты, отчетливости исполнения.

Мейербер воскликнул:

— Но вы чрезвычайно требовательны! Не может каждое сочинение и каждое исполнение быть таковым.

Глинка помолчал, а потом ответил:

— Я имею полное право на это. Я начинаю с требовательности к своим собственным произведениям, которыми редко бываю доволен.

Позже в «Записках» Глинка отмечал, что их общение привело Мейербера к увлечению Россией и русской историей. Тот через год после их встречи поставил свою новую комическую оперу «Северная звезда», посвященную выдуманным событиям из жизни Петра I^{500}. Правда, Глинка принципиально не пошел ее смотреть. Он негодовал, ведь в ней русский царь показан в абсурдных смешных ситуациях, что лишало его должного императорского статуса.

К концу 1853 года настроение окончательно испортилось. Вся третья заграничная поездка ему казалась предприятием «нелепым» и «неудачным», а жизнь — это «суета, суета и суета»[633]. Он признается в любви Отечеству, невзирая на морозы и неприятные зимы в России: «…я ценю и предан нашему отечеству и искренно люблю вас и милых, добрых соотечественников: а все потому, что я имел достаточное время для изучения Парижа. Всё здесь — наружный блеск, в сущности эгоизм, интерес и отсутствие всякого чувства — так что поневоле взгрустнется и не раз вспомню о России, о радушии, гостеприимстве и приязни, часто весьма искренней»[634]. Возможно, патриотическим чувствам и ностальгии способствовали разные факторы — ощущение военной угрозы и русофобские настроения, «обостряющие» нацио-нальную идентичность, а также хорошие новости из России, где звучала его музыка в исполнении Полины Виардо. Она на своем прощальном концерте, покидая Россию, вместе с другими известными солистами исполнила трио «Ах, не мне, бедному сиротинушке», при этом иностранцы пели по-русски. Трио повторили два раза по желанию публики.