Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Каково должно быть содержание оперы и насколько отличаться от пьесы — остается неизвестным. Леонова вспоминала, что первое действие начиналось так: «На сцене мать укачивает своего ребенка, и опера начинается колыбельною песнею (которую предстояло петь мне). М. И. Глинка тогда же предлагал мне написать эту песню, не дожидаясь окончания всей оперы, для того, чтобы я могла петь ее раньше; но я, не желая затруднять, отклонила его от этого, в полной уверенности, что у нас будет целая опера. Впоследствии я была в отчаянии и жалею ужасно до сих пор, что не воспользовалась этим предложением; по крайней мере, хотя бы эта песня теперь существовала»[689].

Встречи с Василько-Петровым продолжались в течение лета, а с осени он уже не появлялся у Михаила Ивановича. С чем было связано такое непостоянство либреттиста, сейчас сказать сложно: могла помешать возобновившаяся преподавательская деятельность, возможно, либреттиста пугали высокая требовательность композитора, переменчивость его настроений…

Композитору сначала нравилась его холостяцкая и независимая жизнь. Он сам вел бюджет и рассчитывал траты. К нему часто приходили обедать гости, и он выделял по 50 рублей на человека и дополнительно по 1 рублю на «милую» Леонову — композитор баловал ее дорогими сладостями. За ним ухаживали крепостные из деревни, выполнявшие роль нянь и сиделок, за что он в письмах благодарил сестру, отправляющую для него подходящих девиц. К нему инкогнито приходила дама, которую он называл «Bouquet». О ней он написал сестре по-французски: «Я думаю, что эта особа мне по-настоящему предана»[690].

К концу лета композитор забросил оперу, жара одолевала, как и различные болячки. А по городу пошли слухи о его личной жизни — о связи с Дарьей Леоновой. Глинка отменил свои обеды и вообще перестал с кем-либо общаться. Он посчитал, что слухи распространял Василько-Петров: он видел, как к Глинке приходила Леонова и они вместе отправлялись гулять за город. Чтобы защитить репутацию милой певицы, он прекратил занятия с ней и передал ее профессиональное воспитание другу Лоди, имеющему теперь большой педагогический опыт и статус в обществе.

Разозлившись на молодого либреттиста, Глинка обвинял его в профессиональной непригодности и неудачах «Двумужницы». Шестакова, поддерживая брата, подвела итог, что он «плохой литератор».

Узнав об отказе от оперы, Михаилу Ивановичу стал досаждать Владимир Стасов, назойливо требуя, чтобы Глинка продолжал работу, что приводило композитора в еще большее уныние. Стасов критиковал его пассивный стиль жизни и позже писал, что тот опять спрятался в свою «раковинку равнодушия и лени»[691].

Настойчивость Владимира Стасова вполне объяснима: с 1855 года он начинает выстраивать свою карьеру в культуре. Вслед за Белинским, понимая значительную роль критика, он пытался управлять музыкальной системой, стать «культуртрегером», что ему вполне удалось. В скором времени он будет признан самым влиятельным экспертом в музыке и живописи.

Многие мифы, со временем распространенные о композиторе, были созданы Стасовым. Он трансформировал образ Глинки в соответствии с задачами нового искусства 1860-х годов, которые он будет разрабатывать вместе с композиторами «Могучей кучки».

Глинка искренне переживал неудачу с оперой, к тому же его покинул прежний компаньон и не с кем было скрасить свое разочарование музыкальными импровизациями. Сразу после празднования дня рождения композитора 20 мая 1855 года дон Педро перебрался в Париж[692]. Их отношения пришли к логическому завершению — Педро стал слишком независимым и позволял себе большие вольности по отношению к постаревшему барину. Глинка расставался с ним сдержанно, но, очевидно, в душе осталась обида на него. Позже, в 1856 году, он назовет его «свиньей». Однако это не мешало ему подарить Педро партитуры двух своих испанских увертюр и русского скерцо «Камаринская» с дарственными надписями^{522}.