Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

В ноябре 1856 года Глинка в письме Булгакову написал фразу, которая затем станет крылатым выражением, программным лозунгом многих русских композиторов, над смыслом которой билось не одно поколение музыкантов и музыковедов. Глинка многозначительно сообщал: «Я почти убежден, что можно связать Фугу западную с условиями нашей музыки узами законного брака»[735].

Прежде чем пытаться вникнуть в смысл, нужно обратить внимание на звучащее в этом отрывке сомнение Глинки. Он считал свои занятия опытом, пробами, в результатах которых он пока не был уверен.

Возможно, Глинка рассуждал о пути развития только русской церковной музыки, которая в это время его занимала. Он поверил, что основы самобытной гармонической музыкальной системы лежат в западном строгом стиле. Можно предположить, что ему хотелось распространить полифонические принципы и на светскую музыку, которая должна была приобрести более «серьезный» смысл. Очевидно одно: мы так и не сможем однозначно расшифровать слова композитора и понять, что он подразумевал под «условиями нашей музыки». Другой, не менее важный вопрос — придавал ли сам Глинка этому высказыванию столь серьезное значение, которое впоследствии ему было приписано. Скорее всего, нет, ведь больше он нигде об этом не говорит. Обычно же наиболее важные мысли он повторял из письма в письмо разным адресатам.

Между затворничеством и публичностью

Глинке нравилась затворническая жизнь: он наслаждался творчеством, погодой и хорошей музыкой. Неоднократно он сообщал друзьям и родственникам, что жизнь в Берлине ему очень нравится: «Мне здесь, в Берлине, пришлось очень по сердцу»[736]. В письме Людмиле Шестаковой он указывал, что «Бог уберег» его от поездки в суетливый и праздный Париж. Берлин ему казался «благом». «Здесь у меня цель — цель высокая, а может быть, и полезная; во всяком же случае, цель, а не жизнь без всякого сознания. Достигну ли я цели? — это другое дело, — стремлюсь к ней постоянно, хотя и не быстро»[737].

Глинка, как обычно, много читал, в его распоряжении были книги из библиотеки Дена, к тому же тот снабжал его эксклюзивными экспонатами из королевского собрания. Например, он изучил труд австрийского историка музыки Рафаэля Георга Кизеветтера^{534} «История западноевропейской или нашей современной музыки», выдержавший два издания (в 1834 году и в 1846-м). Из художественной литературы русский композитор прочитал известный в то время роман Вальтера Скотта «Ричард Львиное сердце» (точное название «Талисман, или Ричард Львиное сердце»).

Еще в сентябре 1856 года в Берлин приехал Кашперов[738], он поселился рядом с Михаилом Ивановичем. Глинка сообщал сестре: «С Кашперовым живем душа в душу и, не стесняя друг друга, видимся каждый день»[739]. Временами же он вызывал неприязнь. «Он милый, добрый, талантливый человек. Но у него голова не в порядке… он по-французски назван может быть exalté»[740]. Экзальтированность молодого друга мешала стареющему мэтру, искавшему уединения и покоя. Но, несмотря на противоречивые эмоции, он считал его единственным своим учеником. Глинка доверил ему записывать свои рассуждения о музыке и композиции, что тот делал с удовольствием и довольно пунктуально. Так появился теоретический труд Глинки «Заметки об инструментовке»^{535}, записанный Кашперовым. Глинка рассуждал не только о технических возможностях того или иного инструмента, способах его использования в партитуре, но и о феномене музыки. Он утверждал, что в основе музыки лежит чувство, составляющее «душу музыки». Под этим он, видимо, подразумевал особое состояние вдохновения, одухотворенные эмоции, достойные того, чтобы их «переложить» на язык искусства, которыми обладают только избранные, гении. Чувства, даруемые Высшей благодатью, предопределяют форму, которая понималась композитором как «тело музыки». Форма — это красота, которая возникает в результате соразмерности частей, дающих стройное целое. Глинка видел сочинение как архитектурную конструкцию, которая строится на строгих основаниях, каркасе, но одухотворена чувством. Если художественному чувству, дарованному Создателем, невозможно научиться, то законы формы необходимо постигать под руководством опытного и умного учителя[741].

По вечерам супруги Кашперовы читали Глинке произведения новых русских писателей — Тургенева, Белинского, Григоровича, Кудрявцева, которых он плохо знал[742].

По рекомендации Михаила Ивановича Кашперов также теперь занимался с Зигфридом Деном. Он утверждал: «Я почту за наслаждение и за нравственную обязанность покончить ваше музыкальное образование»[743]. Под руководством обоих мэтров он сочинял оперу «Цыгане», из которой Глинке уже понравились два номера, и он убеждал молодого композитора скорее закончить произведение. Так, по крайней мере, вспоминал об этом Кашперов. Но уже после смерти Глинки, когда Кашперов стал преподавателем Московской консерватории, в числе своих учителей он обозначил только Дена.