Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Концерт состоялся 21 января в роскошном Королевском дворце на реке Шпрее, в центре Берлина. На этот концерт каждый год приглашают до семисот человек из высшего общества. «Все залито золотом и сверкало бриллиантами»[757], — сообщал Глинка.

Глинка также был приглашен во дворец.

Погода в это время не радовала берлинцев. К вечеру похолодало до минус двух градусов по Цельсию, с реки дул сильный ветер. Дамы, одетые в легкие открытые платья, торопливо оставляли холодные кареты и стремились внутрь дворца, который хорошо отапливался.

Дворец недавно ожил и преобразился. Накануне сюда вернулись на зимний период король Пруссии Фридрих Вильгельм IV и королева Элизабет. Гости наслаждались интерьерами, поражавшими роскошью барокко и картинной галереей. А в 19 часов начался концерт, подготовленный Мейербером. В программе под его управлением звучали музыка Бетховена, Верди, самого Мейербера, Тальберга, несколько номеров из опер Россини и трио Глинки.

Глинка был представлен королю, известному ценителю и покровителю музыки, и получил порцию внимания со стороны приближенных. Как и после концерта в Париже, он в письме подводил итог своему музыкальному дебюту: «Если не ошибаюсь, полагаю, что я первый из русских, достигший подобной чести»[758]. Он высоко оценил исполнение: «По справедливости любимая здешней публикой Вагнер… была в ударе и пропела очень, очень удовлетворительно»[759]. Вскоре информация об этом концерте с участием Глинки появилась в русской прессе, о чем позаботилась Людмила Ивановна.

Пробыв во дворце четыре часа, Глинка, разгоряченный, переживший сильное волнение во время дебюта, выбежал на улицу и отправился пешком домой, радуясь свершившемуся событию. На следующий день он почувствовал себя простуженным — несколько дней страдал от высокой температуры и сильного насморка. Он писал сестре: «Время мерзкое, просто ничего не видать от тумана и снега»[760]. Но простуда спровоцировала осложнения. Болезнь затянулась на недели…

Уход

Воспоминания и биографии рисуют страшные картины мучений композитора в последние месяцы жизни. Однако эти суждения слишком преувеличены. Романтический миф о Глинке — о непризнанном гении, который был всеми забыт и страдал в одиночестве, — не покидал сознания русских современников. Похожий образ был создан примерно в это же время о Моцарте: о его внезапной смерти и общей могиле, в которой он, якобы безвестный и брошенный всем миром, был похоронен[761].

Как свидетельствуют письма, Михаил Иванович отнесся к плохому самочувствию спокойно, как к обычной простуде. Болезненные ощущения не превышали его обычный уровень страданий.

Доктор, пришедший сразу на следующий день по просьбе Дена, прописал горячие ванны, которые вызвали обильное потоотделение. После этих процедур Глинка чувствовал себя легче.

Композитор находился под постоянным присмотром — сиделок и друзей. Несколько раз в день его навещал Ден, с которым Михаил Иванович продолжал рассуждать о фугах. Он просил его приходить еще чаще и часто до позднего вечера не отпускал от себя. Лежа в постели, он продолжал сочинять и принимал гостей. К нему приходили Кашперов с женой, с которыми он строил планы на будущее — либо весной 1857 года вернуться в Россию, либо дождаться сестры в Берлине и дальше отправиться жить во Францию или Италию, в полюбившиеся окрестности Комо[762].

Вскоре здоровье стало ухудшаться. Теперь его письма под диктовку записывал Кашперов. Он сообщал сестре, что болезнь «очень расходилась, но… все думают, что жизнь возьмет свое»[763].

В это время, 4 февраля, к нему приехал давний друг Владимир Одоевский, находившийся проездом в Берлине.

Услышав русскую речь в гостиной, Глинка, лежавший в постели, очень обрадовался. Они долго разговаривали.

В середине разговора Михаил Иванович с чувством сказал:

— Всякий день тебя благодарю, что ты надоумил меня познакомиться с Деном. Что за человек! Думал, что я что-нибудь в музыке смыслю. Но когда я поговорил с Деном, то припомнились мне твои слова, что мы в музыке кроме вершков ничего не знаем.

Он рассказывал о занятиях:

— Я ему сказал — вы забудьте, что перед вами сочинитель двух опер, трактуйте меня, как ничего не знающего школьника и начните со мною музыку с самого начала.

Несмотря на слабость и боли в легком, Глинка встал с постели и сыграл свою новую пьесу в строгом стиле духовной музыки.

Кашперов вспоминал, что больной продолжал шутить. За неделю до смерти он говорил доктору:

— Знаете ли, доктор, я гораздо более боюсь медиков, нежели самой болезни.

Далее Глинка начал жаловаться на боли в области печени, на потерю аппетита и, как следствие, физическую слабость. Он мучился рвотой, но лекарств не принимал. В результате Михаил Иванович почти ничего не ел в течение нескольких дней. Ден вспоминал позже, что его поддерживало «небольшое количество шампанского, то с водой, то без воды»[764].

За день до смерти, когда его утром одевали (надо заметить, что и до болезни Глинка пользовался помощью прислуги в наведении туалета), он шутил:

— Вооот, меня уже облекают в ризы.