Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Народный мотив в вариациях Глинки преображался: он превращался то в прекрасную задумчивую арию с фиоритурами, то в игривый танец, то в торжественный хорал. Это было «чудное мгновенье», как писала Керн. Выражение превратилось в клише после выхода в печати через год, в 1827 году, ставшего знаменитым стихотворения Пушкина — «Я помню чудное мгновенье». Его появление связывают с чувствами поэта к Керн.

Была ли эта встреча таким же «чудным мгновеньем» для Глинки? Вероятно, да, но не настолько, чтобы написать на эти стихи романс и посвятить его Анне. Мишель стал часто бывать у нее, вплоть до отъезда за границу в 1830 году.

Керн запомнила его как «чрезвычайно нервного, чувствительного человека». «Ему было всегда то холодно, то жарко, чаще всего грустно, так что маленькая дочь моя иначе не называла его, как „Миша Глинка, которому грустно“», — вспоминала она.

Ему было хорошо с ней — от того теплого чая с сушками и пирогами, от пушистого шерстяного пледа, которым он укрывал постоянно мерзнувшие ноги, от кацавейки, длинной кофты, которую он брал у нее и надевал, чтобы согреться. Здесь в семье Керн завязывается еще один «узелок» судьбы Глинки, который приведет к драматической развязке через 15 лет. Главная любовь его жизни будет Керн, но не Анна, а Екатерина, ее дочь.

Интерес к русской теме, стилизация «высокого» искусства под фольклор происходили под воздействием творчества барона Антона Антоновича Дельвига^{149}. Знавшие друг друга еще, видимо, со времени пансиона и общих посиделок у Кюхельбекера, они теперь общались в салоне у поэта, который тот устраивал с 1825 года.

Дельвиг увлек Мишеля красотами русского народного стихосложения, считая эту культуру наследницей глубокой древности, «своей», сохранившейся Античностью. Именно в это время на слова Дельвига Мишель сочиняет в популярном жанре, который получил название русской песни. Он «работает», как Дельвиг — использует параллелизмы, бытовые описания, обороты и отдельные слова из народной лексики. А затем облагораживает, поднимает до «высокого» стиля салонного музицирования народный материал. В песне «Что, красотка молодая» (1827) имитируется протяжная песня. Главный герой расспрашивает молодую девушку, о чем она так горько плачет. Просит поделиться печалью, которую вместе они быстрее «растоскуют». В шутливой песне «Дедушка! — Девицы раз мне говорили» (1828) в качестве первоосновы используется плясовая. Главный герой — дедушка рассказывает молоденьким девицам о своей юношеской несчастной любви к тем, кто сейчас стали уже старушками. Девушки хохочут над ним и шутливо приговаривают, что они бы его точно любили. Образ разочарованного старичка напоминает Финна из будущей оперы «Руслан и Людмила», выясняющего отношения с дряхлой Наиной.

«Золотая молодежь»

Всю зиму, весну и лето 1826 года общество изживало произошедшие декабрьские события. После казни декабристов 13 июля наступила пора роскошных государственных праздников. 22 августа короновался Николай Павлович, весь двор направился в Москву, где проходили торжества.

Новый император понимал толк в управлении — после «кнута» общество нуждалось в «прянике», в «хлебе и зрелищах». Целый месяц двор и высшее сословие предавались развлечениям. Балы поражали своим великолепием. Как вспоминал писатель Соллогуб, «все способствовало блеску празднества: временное повсеместное спокойствие в Европе, водворившийся порядок в самой России, наконец — и всего более, — восторг, который вселяла в народе молодая императорская чета. Императрица Александра Федоровна была тогда в полном расцвете своей красоты, она олицетворяла, так сказать, идеал русской царицы, соединяя в себе царственность осанки с бесконечной приветливостью и добротой. О наружности самого императора мне распространяться нечего, она сделалась, так сказать, легендарной по всей России; он представлялся народу чем-то вроде сказочного богатыря»[108].

Помимо коронационных торжеств, все московское общество было поражено «самой крупной новостью эпохи», по словам графа Дмитрия Николаевича Толстого, — прощение Пушкина и возвращение его из ссылки в Москву. 12 октября 1826 года он в доме у Дмитрия Веневитинова читал свою новую трагедию «Борис Годунов». Скорее всего, Глинка знал об этом событии, ведь он принадлежал к кругу интеллектуалов, в который входил Пушкин. Но он не присутствовал на чтении, как об этом когда-то писали музыковеды, со слов критика В. Стасова.

В это время Глинку протежирует эксцентричный юноша Сергей Григорьевич Голицын^{150} (1803–1868), ставший его другом на несколько лет. Он был известен под прозвищем Фирс. Служивший в Коллегии иностранных дел с 1826 года, он был еще одним образцом для подражания.