Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

В Петербург отправляла строгие письма детям: «Милая Маша, потрудись сказать Семену, что он, верно, балует, давно от него нет писем и счетов, и что я этим очень недовольна, и денег еще ни копейки не вышлю до взноса в школу. Пусть берегут, скоро и у самих не останется ничего, а наши деревенские доходы не в силах нас содержать. Немного нас, но без обороту мудрено будет прожить»[186].

Натуральное хозяйство кормило всех. Евгения Андреевна отправляла в Петербург Мишелю, Маше и даже их друзьям соленья, мясо, тканую одежду, постельное белье, варенья. Любящая красоту и изящество, Евгения Андреевна не позволяла себе выглядеть плохо, продолжала следить за собой. В 1840 году она в расстроенных чувствах сообщала в письме Маше: «…что-то как-то чувствую себя слишком отяготивши и полнею много», для сохранения фигуры «собиралась целое лето купаться»[187].

К июню 1834 года, после празднования своего тридцатилетия, Глинка решил предпринять действия для завоевания успеха в России: ему нужен был резонанс, нужно было рассказать о себе и своих открытиях после Европы. Подобный дуализм — прагматичный расчет и восторженная мечтательность — не смущал не только Глинку, но и многих русских художников. Союз «мечты и карьеры»[188] позволит ему выстраивать художественную стратегию для достижения артистического успеха и авторитета на протяжении всей жизни.

Его подстегивал давнишний друг по пансиону Николай Мельгунов, с которым он не терял связи и переписывался во время путешествий. Его приглашение в гости Глинка принял быстро и во второй раз приехал в Москву. Мельгунов, как и раньше, жил с отцом в собственном доме на Новинском бульваре^{266}. Гостю отвели просторные комнаты, где когда-то жил Шевырёв.

Мельгунов смеялся:

— Кто в этих комнатах поживет, непременно женится. Шевырёв вот женился.

Сольный концерт Глинки, устроенный в музыкальном салоне Мельгуновых, принес большой резонанс. Реклама размещалась в местном журнале «Молва», а Мельгунов занялся изданием его романсов в Москве. Глинка хотел показать русской публике, что многому научился за границей и стал теперь настоящим maestro. Происходила «инициация» русского композитора.

Глинка рассказал друзьям об идее национальной оперы, которая нашла широкую поддержку. «Архивные юноши», воспитанные на идеях немецких романтиков, верили в «особый путь» России, переживающей, по их мнению, сейчас период юности и взросления. Путешествие Глинки они воспринимали символически: старая «дряхлеющая» Европа (так любили русские интеллектуалы отзываться о ней) передавала самое лучшее более талантливому народу в лице Глинки.

Для национальной оперы был нужен подходящий сюжет. В голове вертелась романтическая «Марьина роща» Жуковского, написанная в духе старинной русской легенды^{267}. Она рассказывала о трагической любви героев Марии и Услада. Подобные русские предания часто ставились на сцене, развлекая слушателей и в то же время удовлетворяя их чувство патриотизма^{268}. Глинка импровизировал на фортепиано, тем более что сам чувствовал себя героем собственной оперы, страдая от разлуки с Мари. Он надеялся как можно скорее отправиться в Берлин и там сочинять[189].

Но, как писал Глинка, судьба вмешалась в его планы.

Зная, что Михаил едет в Берлин, сестра Наталья попросила сопроводить свою новую горничную Луизу, привезенную из Германии, обратно домой. Но уже во время выезда из Смоленска возникли проблемы с ее паспортом, и для их решения нужно было ехать в Петербург. Глинка, человек слова, не мог бросить женщину, но в то же время ехать в столицу не хотелось. Что ему было там делать? Дельвиг и Штерич, с которыми он близко общался, скончались. Соболевский и Мельгунов находились в Москве. Фирс был на военной службе. Не было прежнего общества единомышленников. Но зять Дмитрий Степанович Стунеев[190] (1799–1853) все-таки уговорил его вместе с ним съездить в столицу. Спустя много времени Глинка все еще обижался на Дмитрия за «медвежью услугу». В «Записках» он писал: «Стунеев (поспел же!) уговорил меня» (именно с таким ударением)[191]. И композитор отправился в столицу…

В Петербурге уже находились матушка Евгения Андреевна и сестра Лиза, ставшая ее незаменимой помощницей, которые ухаживали за больным братом Андреем. Все семейство Глинок^{269} остановилось у брата Дмитрия Стунеева — Алексея Степановича Стунеева (1800–1851), видного военного, полковника, командира эскадрона престижной Школы гвардейских подпрапорщиков, на казенной квартире^{270}.

Глинка позже винил всех Стунеевых за многие трагические страницы его жизни. Именно у Алексея Стунеева отец познакомился когда-то с врачом Гасовским, служившим в Школе гвардейских подпрапорщиков. Глинка считал, что отец и двое его младших братьев стали жертвами его лечения. По его воспоминаниям, врач любил давать без всяких на то причин сильнодействующие препараты — серу, хину, опиум и ртуть («меркурий»)[192].

Но смерть, траур и жизнь идут рука об руку. Именно у Стунеевых состоялась их встреча, которую Глинка счел потом роковой.