Глория

Действуя инстинктивно, она закрыла глаза. Не имея ни малейшего представления о том, как можно так преобразить свое окружение, она заставила себя сосредоточиться на доме Максин, расположенном через дорогу от того, что в ее сознании все еще казалось домом ее детства, и попыталась вспомнить каждую деталь парадной гостиной старушки. Она видела диван в цветочек с белыми вязаными салфетками на мягких подлокотниках, маленькую лампу в центре круглого торцевого столика, искусно украшенный костяной фарфор в стеклянной витрине рядом с телевизором, и — она сидела на диване Максин и смотрела в большое деревянное окно. Она чувствовала запах нафталина и мятных леденцов, слышала, как дешевые часы с кукушкой в другой комнате объявили, что уже полпервого ночи. Глория была одна в доме, но через дорогу на противоположном подъезде стоял знакомый пожилой мужчина с голым торсом в синих плавках и смотрел на нее.

Ее мать! Это она приняла эту форму.

Она знала, что это правда. Она также знала, что ее мать не ожидала оказаться здесь прямо сейчас, не ожидала, что у нее будет такая форма, и Глория закрыла глаза, снова сосредоточившись, и — она снова была в Хиксвилле, на заросшей сорняками площадке перед хижиной, все еще держа камень в руке. Не более чем в двух шагах перед Глорией стояла ее мать и сверкала красными глазами. За матерью, с правой стороны хижины, на земле лежало тело Бенджамина. Ни Дэна, ни Полы, ни Мики не было видно.

Ее мать прыгнула на нее, руки с когтями растопырены в стороны и готовы нанести удар.

Глория отступила назад, вытянув руки для защиты, и оказалась окружена толпой мужчин и женщин, которые сместились перед ней и блокировали атаку ее матери. Она узнавала окружающие лица, когда они проходили мимо: Селия, Сьюзен, Джанин, Пол, Лиззи, Линда, Сейдин...

Это был ее Хиксвилл, и жители города — не враждебная деревенщина, как раньше, а ее друзья, ее братья, сестры, дети — поднялись с улицы, чтобы поддержать ее. Снаружи, из толпы, она услышала крики матери, выражавшие гнев и разочарование.

Глорию толкнули влево, затем вправо, толкнули, но не грубо и не с намерением причинить вред. Это был эффект пульсации чего-то происходящего, чего она не могла видеть, но затем мужской голос крикнул:

— Она у нас! Мы нашли ее!

Она узнала этот голос. Люк. Когда-то он был ее братом.

Собравшиеся расступились, и Глория увидела, что ее мать лежит на земле, удерживаемая людьми, которые никогда прежде не знали друг друга и, возможно, никогда не существовали. Поимка матери явно была нелегкой: у нее был синяк под глазом и кровь на зубах.

— Ты учишься, — сказала она и сплюнула сгусток крови. — Может быть, когда Бенджамин уйдет, ты сможешь сделать что-то свое.

— Верни его.

Мать запрокинула голову и засмеялась. Истерическим громким смехом.

— Нет! Нет!

Глория опустилась на колени рядом с ней.

— Почему?

— Я должна была убить тебя и Бенджамина. Я не должна была оставлять вас в живых. — Она улыбнулась сквозь окровавленные зубы, и руки мужчин, державших ее, дернулись, когда она безуспешно пыталась освободиться. — Вы оба — это ошибки!

Под ними земля превратилась в цемент. Над ними голубое небо потемнело и начало тускнеть.

Глория наклонилась вперед и прижалась к шее матери.

— Прекрати! Я знаю, что ты пытаешься сделать! Вернуть своей серый мир!

На лице старушки появилось выражение боли, она начала задыхаться, и земля снова стала грязной, а небо голубым.

Глория ослабила давление.

— Чего ты хочешь?

— То же, что и ты.

— Что это?

— Ты знаешь.

— Я этого не хочу!

Они смотрели друг другу в глаза, и Глория первой отвела взгляд. Что-то в пергаментном лице женщины испугало ее, что-то, что она почти узнала.

— Кто мы, мама? — спросила она.

— Мы есть то, что мы есть.

— Если я позволю тебе подняться...

— Я убью тебя!

— Почему?

— Ты знаешь почему.

Небо снова потемнело, из голубого стало белым и превратилось в темно-серое.

— Стоп!

— Нет.

— Я сказала тебе остановиться!

Воздух перед ними сгустился и начал уплотняться, в пространстве между ними и хижиной образовалась стена.

Глория обхватила шею матери и вдавила пальцы в плоть.

— Я не хочу этого делать. Прекрати это немедленно!

Ее мать вызывающе посмотрела на нее.

— Да, а иначе что?

Стена продолжала твердеть, расширяясь наружу, и Глория сжала так крепко, как только могла, надавливая сомкнутыми руками на сухую морщинистую шею, вкладывая в хватку весь свой вес.

Глаза ее матери непоколебимо буравили ее саму. Казалось она не испытывала боли.

Затем Глория почувствовала, как что-то поддается. Раздался резкий треск, и тело под ней обмякло. Зарождающаяся стена исчезла, и в небо мгновенно вернулся цвет.