Глухая рамень

Он говорил об этой нескончаемой войне увлеченно, с каким-то самозабвением, открывая перед ними давно выношенную идею, а Горбатов и Сорокин слушали, глядя то на лесовода, то на лес, видневшийся впереди, и было Ванюшке приметно, как менялось выражение лица Алексея Ивановича, становясь решительным и несогласным. Вдали от них Буран обнюхивал, наверно, следы косого, кружась вокруг можжевеловых кустов.

— Все-таки лес нельзя равнять с человеком, — первым возразил Сорокин.

— Он не равняет, а объединяет в одно целое, — поправил Горбатов. И обратился к Вершинину: — У вас там еще кое-что есть… и я не совсем понял: куда ведет ваша теория?.. В таком «лесу», пожалуй, и головы не сносишь.

Спохватившись, Вершинин решил за благо несколько отступить:

— А для меня, думаешь, все ясно?.. О, далеко не всё… Не такие люди, как мы с вами, и то… в тайге плутают.

— Вот это верно, — согласился Горбатов.

Через несколько минут они уже вступили в лес. Шли просекой. У межевого столба заметили следы зайца. След уводил в чапыгу, Буран обнюхал тропу косого и, подтянув живот, понес.

— Тропить? — живо спросил Сорокин, употребив слышанное от лесовода слово.

— Какое «тропить»?.. Распутывают зайчиные петли без собаки, — сказал Вершинин. — Но если хочешь, бери Бурана — и вали.

Сорокин не знал охоты, никогда не имел ни ружья, тем более охотничьей собаки, и теперь с особенным волнением уходил на этот забавный подвиг. Только бы самому не сплошать!.. Он свистнул Бурана, улюлюкнул, толстую стволину повесил на плечо и заскрипел на лыжах в кусты, куда уводил заячий след.

Вершинин и Горбатов пошли поляной. Начал снег падать, и все видимое окутывал туман — мелькающий, легкий, просвечивающий. Кругом было необыкновенно тихо, и вдруг невдалеке взорвался оглушительный выстрел, будто железная балка лопнула над самым ухом. Вслед за эхом, укатившимся вдаль, раздался крик, неистово радостный:

— Э-гей, Вершинин… убил!

Обернувшись в сторону Горбатова, лесовод удивленно поднял брови и сдвинул шапку со лба:

— Неужели?.. Странная удача. Ведь ружье — утиль. Я стреляю отлично, но из него ни разу не попадал в цель. Ванюшке везет — и в любви, и на охоте. Не правда ли?

Горбатов не ответил, продолжая думать о самом Вершинине.

За ближними кустами зарычал Буран, с звериным гневом, с жадностью, словно отнимали у него изо рта кусок мяса. И вдруг — растерянный зов Сорокина… «Охотник» звал лесовода на помощь, жалуясь, что собака никак не подпускает к убитому зайцу.

Вершинину, как и всякому охотнику, было приятно лишний раз убедиться, что у его собаки навыки настоящей гончей. Сейчас она сидит над тушкой зайца и ждет хозяина. Вершинин повеселел, ускоренно задвигал лыжами.

— Ученая собака всегда так: кто бы с ней ни был — она отдает трофеи только хозяину, — с чувством повторил он.

Верно — на снегу лежал большой, фунтов на шесть, беляк, затихший под лапами Бурана, а Сорокин, немножко бледный, стоял в стороне с ружьем. Лесовод ласково потрепал свою умницу за теплые уши и взял зайца. Тушка беляка отдавала желтизной, белое ухо с черной кисточкой внутри было разорвано дробью, голова разбита, на снег капала кровь.

— Как удалось тебе? — спросил Вершинин.

— А вон Буран: убежал куда-то, тявкнул. Я остановился, припасся на всякий случай, жду. Вдруг заяц, и — прямо на меня… Я — на четверть влево, на четверть вниз и — бабах!.. Он, конечно, вверх пузом.

Лесовод умелыми руками, не торопясь торочил тушку, потом повесил Сорокину через плечо на спину:

— Неси домой, угощай лесорубов, а мы с Алексей Иванычем постреляем еще.

С видом человека, которому неожиданно привалило счастье, Сорокин направил лыжи обратно, взглядывая через плечо на убитого зайца…

Оставшись вдвоем, некоторое время они шли вместе, и Горбатов сказал раздумчиво, со вздохом:

— Да-а… твоя «старушка» заинтересовала меня.

— Чем же? Параня — мелкий человек, обыватель, мещанка, ей десять тысяч лет.

— Не меньше… Но я, собственно, имею в виду не Параню Подсосову, а другое… Изложи мне поподробнее твою систему, только ничего не темни, а так, начистоту давай, — не то просил, не то требовал Горбатов. — Я не желаю тебе ничего плохого и спрашиваю не ради простого любопытства…

Лесовод молчал, очевидно не осмеливаясь развивать свои идеи до конца, а может, и для самого они были пока незавершенными… Отпереть свою кладовую и показать соседу свое накопленное добро полностью, особенно такое, не всякий решится, тем более что Вершинину отнюдь не легко досталось такое накопление. И он уклонился от дальнейшего разговора.

Он досадовал на себя: ведь надо же было оставить на столе рукопись!.. Кто знает теперь: не воспользуется ли Горбатов его оплошностью, чтобы его систему предать партийной гласности?.. Трудно сказать, как может теперь повернуться вся эта история… Неудачной казалась ему и нынешняя охота, — не вернуться ли на поселок? Кстати, они в это время пересекали проезжую дорогу. По ней, направляясь к Вьясу, уходил человек — в заплатанном бушлате, пожилой, узкоплечий, неуклюжий.

— Кто это? — спросил Горбатов. — Не Шейкин ли?