Глупая для других, умная для себя

Раз вы увидели, сеньора,
Знамена эти, пушки эти
И весь вооруженный стан,
Который вам послужит верой,
То, в ожиданьи сбора всех,
Позвольте вас просить усердно,
Дабы я вашим торжеством
Мог насладиться в полной мере,
И так как многие другие
Хотели бы услышать это, –
Откройте тайну жизни вашей
И венценосного рожденья.

Диана

Отавьо, старый герцог, мой отец,
Чей младший брат нашел свой час кончины
Во Франции, как доблестный боец,
Когда громил британские дружины,
К себе на воспитанье во дворец
По настоянию своей жены Дельфины
Взял дочь его, Ортенсию, милей
Всех ангелов во образе людей.

В его дворце и выросла графиня,
Но герцог женихов не допускал,
Чем оскорбилась не одна гордыня;
Он для себя ее приберегал.
Когда затем скончалась герцогиня
И он себя свободным увидал,
Он наконец в своей открылся страсти,
Безвольный раб ее свирепой власти.

Однажды он охотился вдвоем
С Ортенсией, снедаемый досадой:
Она и мужа отвергала в нем,
И не хотела стать ему отрадой
В застенчивом убежище лесном.
Вдруг небеса заволоклись громадой
Тяжелых туч, как в стародавний день,
Когда Дидону[25]

облекла их тень.

И вот блеснули первые зарницы
Зловещей бури, наводящей страх;
Раздался грохот горней колесницы,
Катящейся на звучных колесах;
Земная тварь попряталась, и птицы,
Живущие в воздушных высотах,
Встревоженные посреди кочевья,
Спускались на окрестные деревья.

Безвлажный пар воспламенял запал
Небесной артиллерии; пучины
Черневших туч сквозь громы озарял
Слепящий свет, и тотчас, в миг единый,
Пирамидальный пламень поглощал
Красивые древесные вершины
Или святые башни, чья стена,
Хоть выше всех, не более верна.

Там есть пещера, дикая, глухая,
Разверстый зев непроходимых скал,
Который, эхо внутрь не допуская,
Колючих зубьев обнажил оскал:
Соленых игл завеса кольцевая
Спускается на островерхий вал,
И в порах камня, полных мутной влаги,
Гремят лягушек хриплые ватаги.

Здесь, Алехандро, силой роковой
Дала природа дням моим начало:
Ортенсия двоюродной сестрой
И матерью, зачав младенца, стала.
Не удрученный тягостной виной,
Отавьо не оставил ей кинжала,
Энеев дар Дидоне[26]

; он не знал,Что казнь презреньем хуже, чем кинжал.

Родив меня, графиня опочила.
Моя судьба была с тех пор мрачна:
Мне колыбель раскрылась, как могила,
И я жила, меж гор погребена.
Я в тишине сама себя растила,
В крестьянское дитя превращена,
Не зная тайны своего рожденья,
Не видя и в надеждах утешенья.