Глупышка

Эта мысль побудила меня посмотреть еще раз на вопрошающее лицо Оливии Бомонт. Я представил ее парням как Оливию, потому что только я называю ее «Грейси» и не хочу, чтобы кто-нибудь еще использовал это имя. Оно только для меня. Я пялился на нее сквозь очки, ее лицо было повернуто в сторону солнца, и кожа была по цвету как мед. Она ведь так верила такому идиоту как я, что смогла забраться на байк и покинуть территорию университета. Часть меня просто плясала от радости за такое доверие, потому что я думаю, что для нее не так уж и сложно верить кому-то, а вот другая, большая часть, чувствовала себя сиротой, какой-то чертовой ублюдочной сиротой.

Ну кто я такой? Кто, черт возьми? Я ведь всего день назад столкнулся с ней, а она даже и не подозревает, какая это была неудачная встреча. Для нее, не для меня. Поэтому сейчас совсем не важно, что я с ней делаю, ведь я, как самая последняя сволочь, никогда не считаюсь с мнением других. Сожаления – это во всех отношениях неприятная вещь, поэтому я подумаю о них позже. Больше я не могу контролировать свой эгоизм, в отличие от своих губ. Сожаления? Черт возьми, да! Я сожалею, в этом я уверен на сто процентов. Но я так же могу сказать кое-что об Оливии Бомонт. Она была сильная, офигительно сильная. И этот факт каким-то немыслимым образом еще больше усугубил мои сожаления, и сигнал к отступлению зажужжал в моей голове, но я его засунул в дальний уголок своего охреневшего ума. Подумаю об этом позже.

Наконец я улыбнулся и потянулся к ремешку ее шлема, чтобы зафиксировать его. Длинная густая коса лежала на ее плече, я взял ее в руки, на ощупь она была гладкой и тяжелой, затем отбросил в сторону. И как только я это сделал, подумал о медленном, легком поцелуе, который подарю ей, когда мы вернемся в общагу. Это может и подождать, но недолго.

– Не вопрос, Грейси, – сказал я и сел на байк. – Запрыгивай!

Стройное тело мягко скользнуло за моей спиной, а маленькие ручки робко легли на мои бедра. Как и прежде, я потянулся назад и, взяв руки Грейси в свои, крепко сцепил их вокруг живота. Я придерживал ее руки своей в таком положении некоторое время, чтобы она вдруг не вздумала их убрать. Забавно, ведь я привык, что цыпочки обычно щупают мою промежность, пока мы едем. Но я могу сказать кое-что о застенчивых прикосновениях Грейси. Они были совершенно другими. Да, мне чертовски нравились ее нежные прикосновения и то, как она держалась за меня.

– Спасибо, Бракс, – сказала она очень тихо, буквально прошептав мне это на ухо, как раз перед тем, как я натянул свой шлем. Я ощущал ее мягкое дыхание на своей шее и все ее тело, прижавшееся к моей спине.

На какую-то долю секунды я закрыл глаза. Господи Иисусе, Дженкинс, ты просто первосортная сволочь. Ты гораздо хуже того идиота на колхозном пикапе. Ты уверен, что хочешь этого?

На самом деле мне нужно было глубоко вдохнуть и хорошенько подумать. Могу ли я? Хочу ли этого? Однако я уже по уши увяз, и у меня не было выбора: мне оставалось только одно – идти вперед. Доверчивые слова благодарности Грейси застряли во мне как чертов нож. Застряли глубоко в моем животе. Я стряхнул с себя оцепенение, открыл глаза, надел шлем и завел байк. Когда мы выезжали с парковки, я почувствовал, как ее руки крепче сжались вокруг меня. И мне это очень нравилось. Черт, возможно, мне просто нужно с ней переспать, чтобы выкинуть из головы. Я мог бы убедить ее. Это, конечно же, займет некоторое время, но я мог бы попробовать.

Последние лучи предзакатного солнца испещрили небо сиреневыми и серыми полосками как раз, когда мы ехали обратно в Уинстон. Это то, что я люблю в Техасе по сравнению с Бостоном – его небо. Здесь оно словно огромное покрывало, на котором сменяют друг друга день и ночь, солнце и звезды, грозовые тучи. Дома, в Бостоне, видны только куски неба из-за высоких кирпичных и железобетонных конструкций. Конечно же, гавань не в счет, это было место для тех, кто хотел посмотреть не только на куски неба. Я там провел большую часть своего детства. И да, я очень скучаю по гавани и по многим вещам, а по некоторым не скучаю вовсе.

Мы ехали по улочкам кампуса и каждый раз, переезжая через лежачего полицейского, я резко нажимал на газ, в результате чего Грейси ударялась своим шлемом о мой. Удар, ее шлем вновь ударился о мой. Газ. Удар. Газ. Удар.

– Бракс, – сказала она, легонько ударив меня по руке. В ее голосе слышался смешок, что уже было хорошо, и это заставило меня улыбнуться. Да я практически засмеялся, прямо как маленький ребенок, честное слово. Я подъехал к дорожке, ведущей к ее общежитию, и остановил мотоцикл. Прежде чем я успел заглушить двигатель, она уже перекинула ногу через сиденье и слезла; я молча наблюдал, как ее длинные ловкие пальцы ослабляют ремешок от шлема. Когда она сняла его, ее длинная, толстая коса тут же упала на плечо. Я не имею ни малейшего понятия, почему это меня так очаровало. Но все же.