Гнев Бога

– Дай мне, Каиафа, тридцать серебряных шекелей, чтобы сбылось речение вашего Писания.

Как ни был взволнован первосвященник, но он вспыхнул яростью от насмешки астролога и поднял, было, посох, но Анна бросился ему на грудь, надсадно зашептал:

– Останови руки. И дай ему, как сказано в Писании – тридцать серебряников, иначе мы ответим перед Пилатом.

– Да у меня нет таких маленьких денег.

И Каифа вырвал из пояса золотые монеты, и хотел бросить их под ноги волшебника, но тот сделал протестующий жест руками.

– Нет – нет, Каиафа, только серебро.

– Глупый ты человек. Вот эта золотая монета заменит сотню серебряных шекелей.

На это Латуш отрицательно качнул головой и, щуря глаза в улыбке, повернулся боком к взъерошенным священникам, давая понять, что уходил.

Анна торопливо шепнул своему племяннику, который в это время в досаде, что принужден был стоять рядом с язычником, да ещё волшебником, который смеялся ему в лицо, дрыгал весьма опасно ногой и плевался:

– Дай ему, что просит, и пускай он своими чарами погубит Иешуа, а деньги возьми у стражников.

Когда Каиафа отсчитал тридцать монет и уже готов был бросить их под ноги астрологу, но тот быстро шагнул к первосвященнику, ловко забрал деньги из его руки и, сжимая их в кулаке, медленно проговорил:

– Это плата по Писанию за кровь человека, невинного. Сегодня тебе скажут, владыка: он схвачен, а завтра – распят.

И ушёл к чернокожему слуге, вскочил на коня.

Уже ночью, когда римский легион заканчивал окружение Масляничной горы, к прокуратору прискакал вызванный из крепости Панфера.

Едва он появился перед Понтием Пилатом, как вокруг него немедленно встали плотным кольцом десятки легионеров. Прокуратор сильным жестом указал плетью в сторону тёмной вершины горы.

– Панфера, готов ли ты в последний раз отличиться в моих глазах и схватить Иешуа Мессию?

В свете факелов лицо коменданта показалось прокуратору зловещим. И когда Панфера опустил огромную руку вниз, то ли желая поправить повод коня, легионеры, стоявшие рядом с ним, выхватили мечи. Понтий Пилат рванулся к нему и сжал его руку.

– Панфера, позволь мне уволить тебя из армии с честью.

Крупное тело коменданта обмякло. Он с глубоким вздохом ответил:

– Понтий, я выполню твой приказ.

– Хорошо. Иди. Но если ты не приведёшь врага римского народа Иешуа Мессию, то убей себя.

На глазах Панферы блеснули слёзы. Понтий прощально хлопнул его по плечу.

– Видят боги: я не желаю твоего бесчестия.

Комендант во главе конного отряда скрылся в темноте на горной дороге, а спустя полчаса вернулся назад. Легионеры волокли окровавленного человека с поникшей головой, который держался на ногах только благодаря тому, что его руки были привязаны к сёдлам коней.

Понтий дал знак: осветить факелом лицо пленника. Подъехал к нему и, наклонившись над хрипящим человеком, рванул его липкие от крови волосы вверх, поднимая голову, вгляделся.

– Ты ли Иешуа Мессия, как о тебе говорят?

– Да, Понтий. Я – Иешуа Мессия.

Прокуратор обернулся и, глядя на едва различимые в темноте фигуры всадников, спросил:

– Он ли Иешуа Мессия?

Насмешливый голос громко воскликнул:

–Да!

Глава пятьдесят вторая

Предупреждённый Панферой Иуда, знал, что все ворота города, кроме Овчих, что выходили со стороны двора Язычников на Масляничную гору, будут закрыты до тех пор, пока не будет схвачен Мессия и не разойдётся возмущённый народ. Поэтому Иуда, сопровождаемый Захарием и Ефремом, направил коня в сторону храмового комплекса, выбирая дорогу, как можно короче. Но самая короткая дорога проходила мимо дворца Антипатра. И Иуда, не помня о Иродиаде, весь поглощённый стремлением быстрей покинуть мятежный город, мысленно видя те сокровенные ночные дороги Палестины, по которым он должен был пройти, чтобы ещё до утра оставить за спиной не любимую им родину, ворвался, как вихрь на Царскую улицу. Заметил впереди носилки Иродиады с плотно закрытыми занавесками. Он придержал коня, надеясь остаться не замеченным для неё.

Но Иродиада, полная ненависти к Иуде и предчувствий, желая смерти ему и думая о нём, не в силах оставаться во дворце, едва только оказалась на улице и услышала галоп коней, откинула занавеску и неожиданно для самой себе улыбнулась предателю такой нежной улыбкой, что он немедленно подъехал к носилкам.

Захарий и Ефрем, изумлённые поведением их господина, стали торопить его, в страхе поглядывая по сторонам. Но для него – с появлением Иродиады – время и события изменили свой обычный ход и вид.

Иродиада, вспомнив, что он предал её, в ярости воскликнула:

– Как ты посмел взять девчонку?!

Захарий и Ефрем, придерживая учителя, умоляюще заговорили:

– Царица, отпусти нас. Мы погибаем.

Иуда любовался прекрасным лицом Иродиады, а та, чувствуя свою власть над ним, всё более и более сердилась на него. И вдруг стала выговаривать ему свои старые обиды.

Иуда опомнился от чар царицы. А когда отвёл от неё взгляд, то заметил, что вокруг на улице сгустились сумерки. Он бросил коня вперёд, крикнув:

– Я найду тебя в Риме!