Гнев Бога

– Проклятый Латуш, ты сделал меня уродкой! Я прикажу, как только ты выведешь меня отсюда, распять тебя на кресте!

Когда же я сказал Клеопатре, что её ждал Цезарь, она затихла. Мы вышли на улицу. Я спрятал царицу в мешок, забросил его на спину и направился к Цезарю. Но только поздно ночью мне удалось пройти в осаждённый дворец к римлянам.

Цезарь, при виде меня, поспешил навстречу и сжал руками плотный мешок.

– Неужели этот комочек и есть царица Клеопатра?

– Да, Цезарь, это я,– мелодичным голосом ответила царица.– Но прошу тебя, Цезарь, дай мне время привести себя в порядок.

Я опустил мешок на пол и вышел из комнаты следом за полководцем. Он казался возбуждённым. Позвал массажистов. И пока они натирали его худое, морщинистое тело благовонными маслами, он сбросил с головы пышный венок, обнажив огромную плешь. И с горечью глядя на своё отражение в зеркало, со стоном пробормотал:

– О, моё мучение… чтобы я ни отдал за хорошие, крепкие волосы и свежий рот.

Когда массажисты умастили на затылке Цезаря длинные пряди волос, он взял гребень и осторожно начал зачёсывать их вперёд, укрывая ими голый череп. Он пытался взбить их, но они могли держаться на темени только плотной тонкой полосой. Это приводило в отчаяние римлянина, потому что эта пришлёпнутая причёска в сочетании с его большими, некогда красивыми глазами, а сейчас окружёнными глубокими морщинами с оттянутыми книзу уголками у височных сторон – превращала великого человека в урода.

Увидев в зеркало себя не привлекательным, Цезарь с проклятием на устах отвернулся от него.

– О, боги, зачем вы дали мне разум и удачу и лишили красоты. Все свои победы я отдал бы сейчас за одну ночь юности!

К Цезарю то и дело вбегали окровавленные солдаты. Он равнодушно слушал их и, досадливо морщась лицом, отпускал их раздражённым взмахом руки. На его усталых и умных глазах блестели слёзы. Он часто и горестно вздыхал, в отчаянии поднимая руки к небу.

Облачив себя в пурпурные одежды, Цезарь водрузил на голову толстый венок и, не обращая внимания на отдалённые крики горожан: «Эй, злачное место Никомеда, выйди сюда! Мы дадим тебе своего Никомеда!» со вздохом пробормотал в глубокой задумчивости:

– Неужели мне придётся держать венок на голове всю ночь… Ведь она так молода. И я боюсь её напугать своей плешью. О, боги…

Клеопатра стала его наложницей. А я поспешил в Оникийский округ к Мемфису, где жила большая колония иудеев.

Египетские иудеи давно прославили себя, как ревностные защитники своих владык – фараонов, которые осыпали их милостью и подарками за мужество и верность, давно не свойственную самим египтянам. Иудеи не были наёмниками в армии Египта. Они считали эту страну своей второй родиной и защищали её всегда, чем вызывали раздражение у коренного населения.

Я предполагал, что иудеи Оникийского округа могли немедленно отправиться на помощь к царю Птолемею, но в дело вступило предательство.

Антипатр – отец Ирода и прокуратор Иудеи – убедил первосвященника иерусалимского Храма Гиркана послать письмо оникийским иудеям, чтобы они поддержали Цезаря. Это письмо было, как гром среди ясного неба для воинственного народа, который уже готовил оружие и армию для похода против Цезаря. Народ оказался перед страшным выбором. Для благочестивых иудеев первосвященник Храма был отцом, устами которого говорил иудейский Бог, поэтому они поступили так, как велел им первосвященник. Но иудеи прекрасно понимали, что тем самым они предавали Египет и навлекали на себя лютую ненависть египтян.

И хотя основная масса этого народа отказалась участвовать в гражданской войне – им и это впоследствии ставили в вину. И жестоко припомнили, спустя много лет.

Цезарь, раздражённый тем, что он не мог уничтожить восставших горожан и армию Ахиллы, горя мщением, приказал сжечь Александрийскую библиотеку.

Я бросился перед ним на колени.

– Цезарь, пощади сокровище Египта. В нём вся история страны.

– Какое мне дело до ваших гнилых папирусов?

– Но ведь ты поэт и писатель.

– Да, я поэт, – рассеянно ответил Цезарь.

Взяв со стола вощёную табличку, он вышел на смотровую площадку, сел в кресло и, оглядев горящий город, начал быстро писать новую трагедию в стихах «Сожжённая Александрия».

Когда ему пришлось покинуть дворец и город с остатками разбитого легиона и укрыться на Фаросском острове, Цезарь, уже садясь в лодку, вспомнил, что оставил свои таблички во дворце. Он взял с собой сотню наиболее опытных солдат и бросился в улицы города. Назад он вернулся в сопровождении пяти легионеров, бережно прижимая к груди таблички со стихами, покрытый кровью с головы до ног.