Гнев терпеливого человека

Довольно подробно капитан рассказывал о том, как рекрутируют пленных в «новую полицию». Здесь это называлось «обещать житуху». С наотрез отказавшимися иногда сразу случались очень печальные вещи. К этой теме капитан возвращался несколько раз: видимо, она до предела его тревожила. Николай же без особых подробностей рассказал ему и другим, что именно делает «новая полиция» на оккупированной территории. И что с ее остатками происходит сейчас, когда от обширных «зон урегулирования» и «зон умиротворения» уже почти ничего не осталось, – только отдельные участки на юге и Дальнем Востоке. И вот именно после этого разговора к Николаю вновь подошел капо – неожиданно невысокий человек с необычными глазами: зеленым и желтым. Злыми и одновременно умными. Про капо Николаю уже объяснили, чего от него ждать, в первый же день. Но после того раза они посмотрели друг на друга впервые.

– История повторяется. Повторяется. А чего иного было ожидать? Что что-то новое изобретут? Зачем? Концлагеря после разгрома армии были переполнены, за военнопленных и вообще людей нас не считали. «Русские свиньи, недочеловеки, варвары». Смерть каждый день в глаза глядела, а надежды почти что и не было. Нетрудно было найти желающих. Кто-то искренне, кто-то от безнадеги. А кто-то наверняка хитрить пытался… Только можно догадаться, как это все организовано. Сначала по мелочи, и идет отсев. Потом участие в экзекуциях, под видеозапись. И опять выбор: или участвуешь, и тогда дороги назад нет, – или убьют на месте. И чего были тогда все переживания на этапе «до»? Четыре пятых на этом этапе ломаются окончательно. И все, можно использовать.

Капо подождал ответа. Не дождался.

– Думаешь, меня тоже того?

Николай пожал плечами: отвечать он не хотел.

– Ну-ну. Я вот думаю, что да.

Капо ушел, а они остались и долго потом молчали. Николай довольно равнодушно, капитан скорее задумчиво. Интересно, как сложится у таких вот? Кто и в преступлениях не замазан, и почти свой, на самом-то деле, но… Возможно, на фоне тысяч – и реально очень многих тысяч самых настоящих карателей, набранных из бывших «своих», такие вот капо и старосты, – это ничего. А возможно, никто и не будет особо разбираться. Потому что некогда будет и незачем. Может, даже пленных будут того, как в прошлый раз… Каждому по десятке каторги выпишут, и вперед, каналы копать. Есть такая вероятность…

– Я-то технарь, наземник, – неторопливо и негромко рассказывал умирающему старлею капитан, – я-то что… Но за все время я всего одного летчика здесь видел, причем с вертолета. Причем с транспортного… Так-то летчиков наших они или убивают на месте, или держат отдельно, может быть. Вот их прямо ненавидят.

– Мы тоже, – совершенно машинально заметил Николай, едва отвлекшийся от своих мыслей.

– Тоже что?

– Ненавидим. Летчиков.

– А-а… Это да. И еще редко увидишь моряков, которых настоящих. Что ты смеешься?

– Настоящих… – он тогда долго смеялся, не мог остановиться. Нервы, конечно. Под «настоящими» авиатор имел в виду плавсостав. Не береговых моряков с баз, не флотских медиков или даже морских пехотинцев. Не таких, как он, не настоящих…

Только когда Николай отплакал, он смог снова думать нормально… Паршиво кончалась его жизнь. Неожиданно паршиво. Жизнь у него была сложная: много что в ней вышло криво, неправильно. Но он все равно не думал, что кончится вот так. Даже явная уже победа как-то не утешала. Пережив разгром кадровой армии, пережив кронштадтскую мясорубку, оставшись в живых после абсолютно суицидального партизанства, – теперь-то он думал, что навоюется в свое удовольствие. Выдавит во внешний мир то, что скопилось у него в душе за эти чудовищные месяцы. Что будет делать это вдумчиво, и не торопясь без нужной меры. Переживая внутри себя каждый момент. И только-только было начал – и тут его искалечили и взяли в плен, и теперь почти наверняка убьют среди сотен и тысяч других, таких же, как он. Это было так обидно, что не выразить словами. Обидно быстро. Именно сложность оставшейся позади жизни приучила доктора Ляхина к тому, что многое можно пережить, перетерпеть, потому что в жизни всегда будет какой-то еще этап. Потому что от тебя самого всегда что-то зависит. И вот все это потеряно: и жизнь, и свое участие в происходящих событиях, и надежда узнать, что будет дальше, и как это будет. Понятно, что они победили, но как же хочется увидеть, что за этим? Как будет жить страна, Россия, разгромив врагов, унижавших ее столько десятилетий? Оставшись без засевшей на своем загривке кодлы дармоедов и тоже врагов? Займет ли свое прежнее место в мировой политике? Восстановит ли нормальное образование? Наладит ли наконец нормальную внутреннюю политику? Запустит ли экспедицию на Марс?