Гнев терпеливого человека

В последующие недели он думал обо всем этом почти непрерывно, раз за разом переживая свою обиду. Ругал себя, требовал от своей дурной головы прекратить, переключиться на помощь нуждающимся в нем людям – бесполезно. Привычная самодисциплина вообще не работала. Он явно сходил с ума. Зачем он побежал спасать эту дуру? Было же понятно, что ее убьют сразу же, через секунды? Почему он не подумал, что своим ненужным порывом может погубить сразу несколько жизней – раненых, надеющихся на него, подчиненных, привыкших на него полагаться?

Когда лагерь начали готовить к чему-то, он даже немного обрадовался. Все сейчас кончится, и бесполезное мучение в том числе. Такие мысли были стыдными, потому что не один же он здесь был, а один из тысяч. Но так уж вышло. Что-то такое происходило, что охраны сначала стало в полтора, а потом почти в два раза больше. И она реально вела себя нервно. В один из дней охранник без предупреждения открыл огонь от проволоки по группке пленных из их барака, стоящих на плацу с одинаково склоненными набок головами. Люди слушали небо – не ухает ли вдали на востоке. Уже несколько дней ходили слухи, что становится слышно. Может, и бомбежка, конечно, но может, уже и артиллерия. Сразу трое пленных погибли на месте, еще один был тяжело ранен. Николай пытался оказать ему помощь, но ворвавшаяся на территорию «группа подавления беспорядков» выдала ему и остальным полную порцию дубинами по хребту и бокам и кого отогнала подальше, а кого еще несколько минут била на земле. Тогда он совершенно потерял контроль над собой. Видя, что вот сейчас они добьют раненого парня, он, уже побитый, начал кричать что-то в полный голос на трех языках сразу. Что-то не просто оскорбительное – что-то еще. Сам он не помнил потом почти ничего, только ожидание смерти и почти радость от того, какая она вот сейчас будет. Только ощущения. И никто потом не мог сказать, что же он все-таки кричал. Даже из знающих английский язык неплохо, никто ничего не смог уловить, кроме отдельных слов. Почему-то его не убили. Раненого убили, а его почему-то нет. Бывший доктор Ляхин не понимал, почему именно, и ходил очень мрачный. Опять размышляя про свой разум и гадая – сколько еще выдержит окончательно уже износившаяся нарезка. В удерживающих его в более-менее целом состоянии незримых винтиках и болтках внутри.

Через день стало ясно, что в отношении канонады на востоке и юге – не показалось. Погукивало там уже совершенно отчетливо. Пленные теперь больше сидели по баракам – выходить под прицелы нервных охранников лишний раз не хотелось никому. Капо барака отдал очевидный приказ, и за «лейтенантом Поляновским» явно начали приглядывать. Николай без труда это заметил, пришел к логичному выводу о том, что, очевидно, все же полезен окружающим, и чуть успокоился. Решил не торопить события.

Возбуждение и нервозность уже не просто чувствовались в воздухе: они стали осязаемыми. Несколько человек убили просто так, наугад. Одиночными выстрелами с одной из вышек, сделанными по людям, бредущим к сортиру. Неловко сказать. По громкой связи через час объявили, что стрельба была правомочной, потому что было нарушено требование правил номер какой-то: «больше двух не собираться». Это правило на висящем в каждом бараке на внутренней стороне двери листке действительно было. Просто его никто никогда не соблюдал. Потом вдали начали гудеть моторы: тяжело и шумно. А из бараков начали вызывать по списку «с вещами», и никто не знал, хорошо это или плохо; и капо не знал тоже. Остающиеся нервничали не меньше, чем уходящие. За окном был слышен непрерывный собачий лай.

– Ну, вот и все, ребятки…

Немолодой капитан погладил тяжелораненого старшего лейтенанта по голове. Парню явно стало лучше за последнюю неделю, и особенно за последние дни. Отлежался. Выкарабкается, если…

– Ну, как уж будет.

– Бегом!

Капитан закинул на плечо скатку из потертого свитера, завязанного рукавами. Николай знал, что внутри: пара носков, мятая алюминиевая миска, ложка. У него самого не было и такого: при каждой стирке ему приходилось сидеть голым. Впрочем, здесь это никого не удивляло и не смешило.

– Пока, Лешик. Держись. Пока, Коль.

– Прощай, Алексаныч. Удачи тебе и удачи нам…

Они недоговорили: капитан уже убежал. Раздражать обер-капо не стоило никогда, а тут он был не один, с конвоем.

– Ну, кого следующего?.. Мама, мамочка моя… Спаси меня, молись за меня…

Вызвали еще нескольких человек, потом была пауза. Потом та же история: в бараке появляется обер-капо с конвоем, и по списку уводят еще десять человек. Стрельбы снаружи вроде бы не было слышно. Николай считал в уме: выходило, что упор в списках сделан на капитанов и старших лейтенантов, лейтенантов и младших почти нет. Три четверти – мотострелки, насколько он знал, но это-то нормально. Как точно заметил еще капитан, авиаторов и мореманов тут почти и нет, да и танкистов тоже. Треть раненые, но и это тоже соответствует ситуации. Не похоже, чтобы особенно отбирали по этим параметрам. Тогда в чем смысл? Могли же сразу всех согнать?