Гнев терпеливого человека

– Меня зовут Вика. Я с Андреевщины, к матушке с делом, – по второму разу сказала она. Сторож хмыкнул и вроде бы кивнул. Интересно, чем он вооружен? Берданкой, телескопической или резиновой дубинкой? Или вообще ничем, кроме уверенности в своем праве? Да и вообще… Ей только сейчас пришло в голову, что мужчина-сторож в женском монастыре – это странно. Хотя приняли же они раненых…

Вика помотала головой. Все же дорога ее вымотала. Болела спина, болели шея и руки; и еще болели наплакавшиеся сегодня глаза.

– Ладно, понятно… Ну, пойдем. Спасибо, Феня. Тебе еще урок?..

– Да, еще на часик, потом уж вечерять… Ну, идите с Богом, раз дело.

Сержант Вика обернулась на растворившуюся в темноте женщину. Почему-то ей пришло в голову, что здесь, в этом месте, слово «Бог» даже не просто пишут, а и произносят всегда с большой буквы. Это чувствовалось. Она так и не стала верующей, даже пройдя через столько всего, даже навидавшись за эти месяцы столько горя… Совесть ее была чиста, но верить она боялась.

– И как там дела… В Андреевщине вашей? – сторож даже не пытался изображать иронию, спрашивал спокойным тоном, без лишних интонаций. Но все равно чувствовалось.

– Живем, работаем. Делаем дело, как можем.

– Что ж, хорошо. У всех дело. Я вот такое себе нашел, и другого уже не будет. Слишком много лет… А Серега как, жив ли?

Вика помолчала. Вопрос был не такой простой, как кажется. Сергей и Дима да еще Алексей – три самых распространенных имени в поколении мужчин средних лет. Назови – и точно не ошибешься.

– Это тот, который зоотехник? Лукич?

– Да что ты, – вот тут сторож Петрович уже натурально улыбнулся. – Откуда у вас там зоотехник да еще Лукич… Бывший разве что. Я про сапера.

– Ага, – Вика тут же сообразила, кого он имеет в виду. И да, этого чужой знать тоже не будет. – Да, этот жив и здоров. Работает.

– Слава те, Господи. Хорош мужик. Бывал у нас, тож с делами. Угу. Может, и зоотехник бывший, кто ж знает… Ха…

Он снова хмыкнул, и Вика улыбнулась тоже.

– А что? Про знаменитых саперов я как-то не вспомню ни про одного, но Виктор Талалихин до войны мясником был… Петр Гнидо фельдшером… А Амет Султан, говорят, канатоходцем… Знаешь, кто это такие были?

– У меня папа летчик, – коротко ответила Вика.

– Ага… Ну и слава Богу. Тогда, значит, совсем хорошо. Я ж тоже авиатор бывший. Хотя и не летчик, не поднялся… Наоборот, опустился сюда, и вот… Вы не думайте, мы все не только за вас молимся, мы чем можем помогаем. Только можем вот мало…

До нужной двери он провел ее не через огромный неосвещенный двор, а вдоль стены длинного дома. Где-то в стенах горели огоньки свечей или керосинок, но в основном было темно. К этому тоже все привыкали очень долго: жизнь без свободного, почти бесплатного электричества, всегда ждущего в твоей розетке, оказалась богатой на неожиданные ощущения и правила. Когда даже маломощные генераторы на вес золота, а канистра солярки стоит иногда дороже человеческой жизни… Тут будешь выбирать, что именно делать с каждым роскошным киловаттом. В этих краях начали одну за другой налаживать вертушки на речках, ериках и ручьях. Что было южнее, она не знала. Ветряки ставят, может быть?

– Подожди здесь, красавица.

Он ушел вперед, но дверь за собой не прикрыл, и Вика слышала голоса очень хорошо.

– Матушка Ефросинья, с Андреевщины девушка пришла, с делом.

– Да?

– Наша, матушка, – от Лукича, можно сказать. С малым грузом. И с оружием. Провел тихо.

– Бог с ним, с железом. Проси.

Пару раз стукнуло, потом впереди стало чуть светлее. Потом сторож появился в дверном проеме, снова заслонив свет, и сделал понятный жест рукой. Оружие он увидел, надо же. Или по поведению почувствовал?

– Здравствуйте.

Заполненная мраком комната. Единственное светлое пятно – над письменным столом. Дрожащее, неровное пламя толстой свечи освещает очень немногое. За столом женщина средних лет, с усталым и суровым лицом. Вика не имела понятия, была ли она настоятельницей Введено-Оятского монастыря до войны: кажется, кто-то говорил, что нет.

– Ну, здравствуй. Подходи ближе, садись. Устала?.. Иди, Петрович, спасибо тебе. Я или сама гостью устрою, или позову кого. Но ты постой там пока внизу, чтобы не сунулись, мало ли.

Женщина говорила спокойно, и усталость в голосе чувствовалась. Что ж, Вика и сама устала. Подошла, села на простой стул: один из двух, стоящих в комнате, напротив стола. Дверь позади тихо прикрылась, удаляющиеся шаги были глухими.

– Сторож сказал, ты назвалась.

– Да. Я Вика, от Лукича с Андреевщины.

– Хорошо… Ваши все живы?

– Смотря за какое время считать… Последняя безвозвратная – дней десять назад… Но раненые есть, и не так уж мало. Как наши здесь?

– Все живы, слава Богу. Воин Иван только плох. Плачет, жить не хочет. С ложечки кормим, уговариваем каждый раз. «Безногим, – говорит, – не хочу жить, лучше добейте». Зайди к нему. Ко всем зайди, но к нему первому, хорошо? Ничто его не утешает, бедного… Все плачет и плачет, и еще спит много. По полдня…

Настоятельница прикрыла глаза и чуть отклонилась назад. На ее лицо сразу легла густая тень, сделавшая женщину еще старше.