Гнев терпеливого человека

– Гитлер всех русских собирался уничтожить или сделать рабами. И так прямо и говорил: «Русские – недочеловеки, мы всех их убьем». Вы умнее поступили. Вы пришли с рассказами о том, что вот сейчас нас начнете освобождать от наших тягот. А кто не хочет – тот будет уже сам виноват, вы его за это убьете, так? И те, кто сами умерли за все эти месяцы от вдруг вспыхнувших везде одновременно эпидемий, от рук убийц, просто от голода, – они тоже сами виноваты. Надо было вовремя Путина скинуть и назначить снова Ельцина или Горбачева. Чтобы всех нас продавали скопом. Тогда бы вы были довольны. Некоторое время. Черт, да ну вас всех… Русские Гитлера похоронили – и вас, сук, похороним. Я-то не доживу, но… Да пошло это все…

Когда Николай вышел из комнаты, часовые снаружи дверей проводили его странными взглядами. То ли слышали что-то, доносившееся изнутри – голос он не приглушал, – то ли оценили выражение лица. Что там было дальше, он не имел понятия. Ничего, обойдутся без него, не искалечат. Не дети, опыт имеют. Сердце у капитана крепкое, не хуже бицепсов. Выдюжит. В смысле, допрос по нужной форме не выдержит никто, но в живых она останется. Что будет с ней потом – ему тоже наплевать. Может быть, станут искать возможность переправить в далекий тыл. Это непросто, но все же капитан ВВС – ценная и редкая птица. Стоит рискнуть. Есть же какая-то связь, неведомая ему? Идут же откуда-то тонким, прерывающимся ручейком боеприпасы, продовольствие, вечно дефицитные медикаменты. Вот туда ее… А там ее тоже того… Или местным отдать. Кому-нибудь, кто побывал под штурмовками, у кого на дорогах погибли родные. В Химучасток бы ее, да нет там уже ни одного человека…

Сидевшие в курилке бойцы продолжали молчать. Никого не удивила и не обидела короткая нервная вспышка доктора, последовавшая на простой вопрос. На войне вообще несколько терпимее становишься к другим людям, если они свои. Не хамишь, не материшь, не стараешься задеть посильнее. Прощаешь. Потому что вы на одной стороне. А чужим не прощаешь. Потому что хватит уже. Потому что это не работает. В прошлый раз, в 1945-м, после добытой с такими жертвами, с таким огромным трудом победы – простили. И что? Они все забыли, все перевернули с ног на голову, сделали нас виновными сначала на равных с Гитлером, а потом даже еще более виновными, чем он. Начали требовать за это извинений, компенсаций, потом пришли уже не требовать, а взять. Сколько уже русских, или пусть россиян, заплатило за это жизнью? Сколько еще заплатит?

Он подержался за сердце и опустил руку, успокаиваясь. Раненный в плечо боец криво улыбнулся сбоку, со своего места. Вот кому больно. Современная пуля рвет ткани, как сволочь. И каждый сантиметр раны потом болит месяцы, даже когда заживают мышцы и кожа. И это касательные, а сквозные – это вообще плохо. Еще хуже – осколки серьезных боеприпасов. Еще хуже шарики из «Клейморов» или многочисленных аналогов этой убойной мины. И еще хуже «стрелки», стреловидные поражающие элементы. Которыми снаряжаются что серьезные и дорогие боеприпасы, что дешевка вроде гранатометных выстрелов. Стрелки бывают и по два дюйма длиной, и по одному. Весят грамм или полграмма соответственно. Как и шарики, почти не оставляют живыми тех, кто попал в зону поражения. Выжившие в большинстве умирают от ран. На его руках, между прочим. Что объясняет повышенную злобность бывшего терапевта… Пуля – это еще ничего. Это проще.

Подошел еще один боец, сел рядом. С отразившимся на лице наслаждением втянул пахнущий сигаретным дымом воздух. Разведчик. Курить нельзя, строго запрещено. Но нюхать, когда другие курят, очень любит. Главное, помыться потом как следует, чтобы от одежды и волос не пахло. Студентом-младшекурсником Николай узнал, как здорово впитывается в тело и ткань запах формалина из моргов. Позже он понял, что никотиновый дым дает этому делу сто очков вперед. Опытный человек влет унюхивает сидящего в засаде курилку. Плюс дыхание, конечно, садится: бегать курящему трудно.

Он улыбнулся. Отвлечься получилось. Снова шаги: тяжелые, неторопливые. С хрустом и пыхтением человек сел рядом. Николай даже не повернул голову: знал, кто это.

– Ну ты, блин, даешь, Док. Ну ты дал…

Даже отвечать не хотелось, но севший тяжелый человек и не ждал ответа, ему самому хотелось что-то сказать, и поддакивания с переспрашиваниями были тут лишними.