Гнезда русской культуры (кружок и семья)

Однажды, поднимаясь вместе с Тургеневым к Ховриным – они жили на четвертом этаже, – Станкевич стал на память читать пушкинское «Предчувствие». Стихи отвечали настроению Станкевича – и предощущением надвигающейся беды, и решимостью ее одолеть, перебороть, выйти навстречу новым надеждам, новым мечтам о счастье.

Снова тучи надо мною
Собралися в тишине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне…
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?

Продолжая подниматься по лестнице, Станкевич вдруг поперхнулся. Остановившись, поднес к губам платок. На платке была кровь. Тургенев побледнел, а Станкевич, улыбнувшись своей милой виноватой улыбкой, дочитал стихотворение до конца.

В апреле Тургенев переехал в Неаполь, а в мае возвратился в Берлин. Известия, которые он привез берлинским друзьям, были угнетающими. «Что же касается до его (Станкевича) здоровья, то, кажется, плохо и очень плохо, едва ли он поправится, по крайней мере, мне так сказал Вердер и очень жалеет его», – сообщал из Берлина в Петербург Белинскому один из его приятелей, Павел Заикин. Со слов Тургенева, Заикин прибавлял, что Станкевич помнит Белинского и по-прежнему к нему расположен.

В мае 1840 года, в эти трудные для Станкевича дни, судьба в последний раз улыбнулась ему.

В Рим к нему вдруг приехала Варвара Дьякова.

Приехала на правах любящей и любимой женщины.

Конечно, это не было неожиданностью для Станкевича; он знал, что все ведет к этому шагу. Догадывались об отношениях Станкевича к Дьяковой и ближайшие друзья, но, уважая его тайну, до поры до времени делали вид, что ничего не знают.

Но весной 1840 года в тайну уже были посвящены Ефремов и Тургенев. Приехав из Рима в Неаполь, Тургенев сообщил Станкевичу (со слов Ефремова), что Дьякова «похорошела» и ожидает с ним встречи.

Трудно сказать, когда это началось, но, кажется, началось давно. Первые признаки пробуждающегося чувства они тщательно скрывали не только от окружающих, но и от самих себя. Ведь между ними был близкий каждому человек – Любонька, невеста Станкевича и сестра Варвары Дьяковой.

Потом между ними встала ее тень.

Уехав в 1838 году за границу и разорвав фактически узы опостылевшего брака, Варвара с сыном и его воспитательницей, немкой Елизаветой Ивановной, скитались с места на место. Вначале жили на Рейне, в Германии, потом перебрались в Швейцарию. Зимовали в Италии, а летом вновь поселились в Швейцарии. Где-то рядом был Станкевич; Варвара это знала; душою она стремилась к нему, хотелось с ним встретиться, поговорить.

Они стали переписываться вскоре после смерти Любы, когда Варвара еще была в Прямухине. Получив письмо Варвары, Станкевич испытал облегчение: она его понимает, выражает участие. Она верит в его добрые начала и верит, что сомнения, угрызения совести, отчаяние – все пройдет. Она даст почувствовать ему всю высокость этой жизни.

Станкевич всегда был далек от самодовольства, а в эти дни особенно; правда, такт и душевное целомудрие удерживали его от крайностей, а людям непосвященным могли даже внушить превратное о нем впечатление. Варвара поняла Станкевича, почувствовала, какие мучительные терзания прячутся за внешним спокойствием и веселостью. В ответ Станкевичу хотелось открыть всю душу, выговориться до конца.

«Полной свободы духа – вот чего мне недостает – и спокойствия (спутника этой свободы), – я, быть может, еще недостаточно созрел для жизни…» – пишет Станкевич Варваре. Такие признания делают только близкому другу, даже человеку родному. «Мне сладко думать, что мы живем в одном духовном мире, одними убеждениями…»

Станкевич стал называть Варвару своей сестрой, а Варвара Станкевича – братом.

Время претворяет чувства и воспоминания, концентрирует их в один образ. Станкевич признается Дьяковой: «Весь мой действительный мир, мир моей сердечной жизни, сосредоточен в Вашем семействе и немногих, ему близких, людях… мои лучшие минуты, которые проживаю теперь, наполнены только этими образами…». Путь к любимой женщине был для Станкевича одновременно возвращением к родине, дорогим образам, к памяти Любаши, к незабвенной поре московского кружка. Казалось, целая вечность отделяет Станкевича от этой поры, а прошло-то всего несколько лет…

В апреле 1840 года Варвара приехала в Неаполь, чтобы встретиться со Станкевичем. Но болезнь помешала Станкевичу переехать из Рима в Неаполь. Тургенев, как мы уже говорили, прибыл в Неаполь без Станкевича.

Вскоре Ефремов, находившийся в Неаполе с Дьяковой, получил известия о резком ухудшении здоровья Станкевича. И тогда Варвара приняла решение немедленно ехать в Рим. Перед отъездом, 14 мая, она отправила сестрам письмо: «Станкевич опасно болен… Выживет ли он?.. Бог нас помилует… О нет, никакой смерти, никакого нового траура не будет нам».