Гнездо

– Хотел бы я, чтобы Кейт Смит[41] вовсе не появилась на свет, – как-то сказал Джек на званом обеде, спровоцировав отвратительный спор о патриотизме и его относительных достоинствах. Женщина, сидевшая напротив, все разорялась про гражданский долг во время войны и перед лицом терроризма, пока он не отломил кусок багета и не бросил в нее. Он хотел ее просто напугать, заставить заткнуться, а не ударить изо всех сил в челюсть. Они с Уокером ушли до десерта.

Мини-протесты Act Up в Вассаре казались Джеку чистым самолюбованием. Нужна ли смелость для того, чтобы устроить флешмоб с поцелуями среди самого разнообразного в сексуальном отношении и все приемлющего населения на много миль вокруг? Во всем этом была какая-то фривольность, бестолковость и портивший все эгоизм.

И все-таки, когда лучший друг Джека по колледжу, Артур, стал работать на «Кризисный центр здоровья для геев» и пригласил Джека снять пополам квартиру на Барроу-стрит, Джек ухватился за эту возможность. Он бы предпочел Челси, где гомосексуальная среда была чуть помоложе, помоднее, но Барроу-стрит тоже была прекрасна. Здесь был шик, которого в Челси не было; исторический район, всего в паре кварталов от «Стоунволл-инн»[42]

. Конечно, он сказал Артуру, что с радостью пойдет волонтером в КЦЗ, что ему не терпится оказаться в первых рядах, делать что-то значимое.

Но чего Джек хотел на самом деле, так это секса. Не серьезного, левацкого, университетского секса, секса, подразумевавшего бесконечные разговоры и недостаток смазки, а секса Гринвич-Виллидж, Кристофер-стрит, приспусти-штаны-а-чапсы-кожаные-оставь

, бездумного, крышесносного, анонимного секса.

Поэтому было какое-то кармическое возмездие, как потом понял Джек, в том, что всего через три месяца после переезда в Вест-Виллидж он встретил любовь своей жизни – Уокера Беннета.

Уокер любил говорить, что уже родился геем средних лет. Он вырос в Гринвич-Виллидж; его родители были кочующими преподавателями-почасовиками, самопровозглашенными социалистами, время от времени практиковавшими открытый брак, баловавшимися бисексуальностью и отказывавшими от постоянных должностей, потому что ими защищал себя и без того изнеженный высший класс. Когда Уокер в старшей школе признался им в своей ориентации, «бури и натиска» по этому поводу было столько же, как если бы он объявил, что решил поменять скрипку на виолончель.

Уокер еще в юности понял, что хочет жить не так, как родители, перебивавшиеся от зарплаты до зарплаты, забиравшие оставленную на улице мебель, пока ее не увезли на свалку, и считавшие монетки на диванной подушке, чтобы заплатить за жареный рис навынос. Окончив юридический в середине восьмидесятых, он вернулся в Вест-Виллидж, планируя работать на ту же корпоративную юридическую фирму, в которой стажировался летом, но его тут же осадили соседи и старые друзья семьи, в основном геи, внезапно начавшие болеть и умирать в пугающих количествах и при загадочных обстоятельствах. Они хотели, чтобы Уокер помог им написать завещание, или избежать выселения, или разобраться со страховкой по инвалидности. За пару месяцев работы у Уокера сделалось больше, чем он мог осилить, кое-что ему передавали из КЦЗ, кое-что – из солидного, часто все еще скрывавшегося делового гей-сообщества. Уокеру доверяли. Гонорары, выставляемые клиентам побогаче, позволяли ему брать много дел на общественных началах, что ему очень нравилось. Всего через год он смог нанять помощника и снять офис. Вскоре район уже нельзя было без него представить: без Уокера, добродушного, слегка располневшего юриста, бравшегося почти за все, – даже если вы были банкротом, особенно если гомосексуальным.

В тот вечер, когда Уокер познакомился с Джеком, он, поддавшись порыву, зашел в шумный бар возле пирса на Кристофер-стрит выпить пинту. Обычно он предпочитал гей-водопои потише, но день выдался длинный. Он был в костюме, и, пробираясь сквозь веселую пятничную толпу, углядел Джека, которого трудно было не заметить – тот с голой грудью и в чрезвычайно коротких шортах отплясывал в одиночестве под «I Will Survive». Уокер ненавидел эту идиотскую мудацкую песню. Вокруг него определенно не было выживающих. Двое его клиентов, заболевших и лежавших на карантине в больнице «Сент-Винсент», умерли на прошлой неделе, и всего умерших за последний месяц стало шестеро. Ему надо было выпить. Надо было всерьез, очень всерьез напиться. Когда он подошел к барной стойке, Джек принялся ему махать и звать его. Уокер задумался, не знакомы ли они. Может, это клиент? Друг кого-то из клиентов?

– Мы знакомы? – крикнул он Джеку, стараясь, чтобы тот его услышал поверх оглушительного грохота диско.

Джек покачал головой и осмотрел Уокера с головы до ног. Потом придвинулся к уху Уокера; щека у него была влажная, от него пахло потом и каким-то слишком сладким одеколоном.

– Костюм на вид страшно неудобный, – сказал Джек хриплым от пения голосом.

И протянул Уокеру рюмку текилы.