Гнездо синицы

Спустя пятнадцать минут, которые потребовались бы его дочурке на переодевание, я очутился внутри пугающе унылой коробки спорткомплекса – наглядный пример гармонии формы и содержания. В последнее время подобная симметрия буквально преследовала меня по пятам[30]. Прямо перед носом висело большое объявление с предельно доступной картой-схемой: офис продаж в центре тренажёрного зала. Дальше приходится пробираться через субстанцию из человеческих тел и звона железа, аргумент явно не в мою пользу; на секунду меня вновь одолевают сомнения, но тут же тяга к познанию (не тяга, а самый настоящий голод) вынуждает меня платить карточкой на год вперёд с пятидесятипроцентной скидкой за абонемент в спортзал с бассейном, в который я даже не буду ходить, как и всякий прилежный представитель менеджеров среднего звена. Слишком людно. Зал явно переполнен. И слишком светло. Заведомая бессмысленность поднимает настроение. Мне хватит и недели, чтобы отделаться от синицыного гнезда и «русых прядей, скользящих по лицу» (гнусный штамп), затем я планомерно продолжу погружение в мой милый мрак. Дело за малым, поздно уже торопиться, от этой мысли становится легко и смешно. Я ловко оглядываю каждый уголок зала, но не нахожу нужную девицу среди фрикционирующих тел. Сверяюсь с фотографией из рукава и снова не нахожу. «Слишком людно», – сюда больше ни ногой. По всей видимости, зазря я подымался. В памяти восстаёт красный шарф на шее и плакаты – неужели она направлялась на хоккейный матч, который вот-вот должен начаться где-то здесь? Это выше всяких сил…

Я предвижу реакцию ребят.

Дима скажет: «Покажи фотку, блеск», и будет смешно качать головой.

Егор съязвит: «Поздравлять, что ли? Теперь он заживёт семейной жизнью?»

Павлуша, наша высказанная вслух мораль, схватится за голову: «Какой хоккей? Что ты наделал? Женился на дочери кого? Какого директора? Как? Как это возможно?»

– Возможно.

– И о чём вы разговариваете? Вы же разговариваете?

– Да. Обычно я рассказываю ей в подробностях, как убивал её отца, как наносил удары, пока лицевая кость не треснула и по асфальту брызгами не начали разлетаться куски мозга. Я обязан рассказать, пока не забылось, не растворилось, как сахар в кружке кофе, выпитой мной за завтраком. Ещё я пытаюсь описать ей то чувство, которое испытывал при этом: в какой-то момент к жгучей, нестерпимой ярости, остервенелой жестокости, застилающей глаза, вдруг добавляется новый едва различимый оттенок, сменяющий неожиданно содержание моего порыва. Я зову этот штрих «доблестью». Доблесть питала, преисполняла меня, она была тем непостижимым мостом, при помощи которого призвание и свет сходили на меня. Я рассказываю сотый раз подряд. Заканчиваю и начинаю сначала с новыми подробностями, расширяю рамки: что было до, что было после того, как я проломил ему череп в честном поединке. И что это значит с точки зрения символизма: он сжёг фирму, теперь нас ищут, началось всё 28 или 23 марта с того, что я лежал на столе у палеонтолога… и что это значит с точки зрения символизма. Это ведь тоже должно что-то значить, с чем-то быть целесообразным? Ладно, сдаюсь. Давай сделаем это понарошку? Я открою тебе секрет. Мы не будем убивать его на самом деле, всерьёз. Мы будем притворяться, будто убиваем. Это такая игра.

– Я поняла.

– От начала и до конца. Я тебе скажу кое-что по секрету, этого не было в действительности, от тебя же требуется лишь мне поверить, будто так оно и есть. Готова?

– Да.

– Только не пугайся, что бы ни случилось, помни о шутке. Возможно, ты захочешь остановиться, тебе будет больно, но придётся продолжить…

– Поняла!

– В тот самый момент я осознал: вот оно – моё предназначение, моя сверхзадача, лицезреть ошмётки человечности на грязном асфальте в порту. Я ведь не испытывал никакой личной ненависти по отношению к твоему отцу, даже несмотря на то, что он то и дело сбивал меня с мысли… И знаешь, что я почувствовал в следующий момент? Знаешь?.. – Я подтянул Лизино ухо к своим губам. – В следующий момент я испытал переполняющее меня чувство брезгливости. Не из-за того, что был с ног до головы покрыт мозгами, нет, это мне было совершенно безразлично. Оно кипело вот тут, в груди, оно рвалось наружу…

– Продолжай! – пролепетала она, позволяя моей руке свободно направлять её руку. Её дурацкие вьющиеся от корней волосы (за окном шёл почти что тропический дождь) так и норовили залезть в нос. Из-за этого без остановки хотелось чихать, но я отважно сдерживался. – Спаси меня, спаси меня, я тебя умоляю. Ты обещал спасти меня. Спаси меня, прошу тебя. Если ты можешь меня слышать. Спаси. Ты должен, это твой долг – спасти нас всех.