Год активного солнца

И о строящемся детском саде думала — пусковой объект, в декабре сдавать, и нервов еще потребует немало. Она знала, как это будет: в лучшем случае тридцать первого декабря подпишут акт приемки, а потом полгода уйдет на устранение недоделок. Тоже проблема не из легких.

Кира Сергеевна поняла, что не заснет сейчас. Встала, босиком прошла в прихожую. Прикрыла дверь в комнату Ирины — там спал Юрий, в отсутствие Ирины вновь перебрался туда — позвонила в больницу. Ей сказали сердито:

— Состояние удовлетворительное, девочка спит, неужели нельзя не звонить ночью?

Она извинилась, положила трубку. Подумала: горе делает нас уязвимыми и беззащитными, каждый может нас обидеть. Почему же говорят, что горе делает человека мудрым и стойким? Неправда. Горе приучает к унижению и покорности.

14

Утром не хотелось вставать — хотя бы полчаса еще, хотя бы десять минут полежать расслабленно, прислушиваясь к тяжелому, неотдохнувшему телу. Но не было в запасе ни минуты.

Что это такое, почему все время надо насиловать себя? Не хочешь спать — глуши себя снотворным, хочешь спать — отрывай от подушки отуманенную сном голову, в которой отдается болью длинный звонок будильника. Вся жизнь состоит из маленьких насилий над собой!

Все же Кира Сергеевна поднялась и даже зарядку сделала, чтобы ушла из суставов слабость, — день нужно встречать бодро, ощущать сильные толчки сердца и упругую легкость в ногах, иначе тебя ни на что не хватит.

Но день этот выдался не из удачных. С утра Кира Сергеевна решила пойти в облисполком, а до этого. — чтоб заручиться свежими фактами и аргументами, — в библиотеку.

Заведующая водила ее по тесным, заставленным стеллажами комнаткам, конечно, стонала и жаловалась, заглядывала ей в глаза. Кире Сергеевне было стыдно, что эта немолодая женщина держится так униженно и не ради себя, а ради дела.

В книгохранилище, похожем на кладовую без окон, пахло старой истлевающей бумагой и почему-то уксусом. Заведующая объяснила, что время от времени протирают уксусом полки от шашеля — поскольку проветривать не удается, — но все равно со старых желтых полок тихо сыпалась серая труха.

Две молоденькие библиотекарши, бросив дела, тоже ходили за Кирой Сергеевной, вытянув тонкие шеи, и были похожи на детей, которые ждут от взрослого гостинца.

Но что я могу им сказать?

Она ушла расстроенная, направилась в облисполком. Нужных и главных лиц, от которых зависело решение, не было, а второстепенные лица ничего не решали. В управлении культуры ее уверяли, что, кажется, ничего еще не решено и без нее, видимо, решаться не будет и что совместными усилиями, возможно, удастся отстоять…

«Кажется», «видимо», «возможно»…

И в горкоме ничего определенного не сказали: «Посоветуемся, проконсультируемся, звоните». Никто не хочет первым сказать «Э-э». А на звонки Кира Сергеевна в таких делах не полагалась.

Она вернулась к себе усталая, кляня этот пустой, неудачный день, звонила в больницу, удалось даже поговорить с Ириной. Ленка стала есть и уже сидела в подушках, это обрадовало Киру Сергеевну — хоть тут удача!

Но она уже не доверяла этому хмурому дню, решила никаких вопросов сегодня не пробивать, в оставшееся время занялась почтой и документами.

В конце дня ударил дождь — как обычно, сперва небольшой, мелкий, и Кира Сергеевна надеялась его переждать, — но потом сразу потемнело и зашумело под окном, обрушился ливень.

Опять не взяла ни плаща, ни зонта, и теперь ходила по кабинету, поглядывая на часы. Если б домой, плюнула бы на дождь и побежала, а как явиться в больницу, если с тебя течет в три ручья? Пожалуй, не пустят.

Дежурную машину для личных нужд вызывать не хотела, дважды звонила домой — никто не ответил. Куда подевались?

Она постояла у окна, завешанного густыми серыми жгутами воды. По безлюдной улице бежала река, вспениваясь у обочин, заливала площадь. Под широкой аркой кинотеатра теснилась толпа — ни фигур, ни лиц, одно пестрое пятно.

Кира Сергеевна опять посмотрела на часы — уже семь. Шурочку отпустила, даже кофе не выпьешь. Разве самой заглянуть в Шурочкино хозяйство?

В приемной Жищенко и заведующий отделом культуры Иванов играли в шахматы, густо курили.

— И вас, Кира Сергеевна, дождичек прихватил? — поднял голову Жищенко. — Партию не желаете?

Иванов, пожилой лысеющий мужчина с аскетическим худым лицом язвенника, объявил шах, затушил сигарету. Крупная рука Жищенко нависла над доской, заметались суетливые пальцы.

— Ладно, сдаюсь. Ты бы хоть из приличия начальству проиграл.

Иванов встал, смахнул с доски фигуры, стал собирать их.

— Мое начальство не вы, а Кира Сергеевна. Может, ей бы я и проиграл.

Жищенко откинулся на спинку стула, сладко потянулся. Глянул на Иванова хитро и значительно.

— Ты что ж про свадьбу молчишь? Вот деятель! Выдал дочь замуж, полгорода собрал в ресторан, а нас с Кирой Сергеевной не пригласил!

Иванов закрыл коробку с фигурами, прижал под мышкой, как папку. Потом сказал:

— Не в ресторане, а в свадебном салоне. А вы бы не пошли.

Он коротко взглянул на Киру Сергеевну, как бы относя это «вы» и к ней.

— Почему, я бы пошла. Во всяком случае, примите поздравления.