Год активного солнца

Врач уже сидела в санитарном «рафике» рядом с водителем. Кира Сергеевна подошла к машине:

— Я бы тоже хотела поехать… Пожалуйста… — она удивилась, как слабо и робко произнесла это.

— Возить бабушек у нас транспорта не хватит! — отрезала врач. Крикнула Ирине: — Мамочка, садитесь скорее, вы не одна у нас!

Живодерка! — выругалась про себя Кира Сергеевна. Сейчас она чувствовала себя бесправной и беспомощной перед непостижимыми правилами, которые неизвестно кто выдумал.

Ирина с рыдающей Ленкой уже сидели в машине, из подъезда выбежал, на ходу надевая пиджак, Юрий, за ним — Александр Степанович.

Юрий решительно зашагал к машине. Врач высунулась поверх опущенного стекла, пропела низким, толстым голосом:

— Това-арищи, нельзя же так!

Но Юрий рванул дверцу, вскочил на подножку.

Надо бы и мне так, подумала Кира Сергеевна, но уже заурчал мотор, заглушая Ленкин плач, вылетело едкое облачко газа, машина развернулась и укатила.

Сразу стало тихо, темно и пусто. По черному небу мчались серые облака, у подъездов темнели кусты роз, далеко в слободке густо лаяли собаки.

— Пошли, — сказал Александр Степанович и обнял ее за плечи.

Она опять посмотрела на небо с голой и бледной луной в разрыве облаков, на свои тревожно освещенные окна.

— Я поеду туда. — Она взглянула на часы, но ничего не поняла. — Поеду в больницу.

— Что ты, Кириллица… Уже три часа, троллейбусы не ходят.

Она замерзла, передернула плечами, но все стояла, соображая, далеко ли пешком. Потом вспомнила, что не знает, в какую больницу повезли Ленку. Не догадалась спросить.

— Пошли, может, Ирина позвонит, — сказал Александр Степанович.

Они поднялись в лифте, вошли в распахнутую дверь — ее никто не догадался захлопнуть. Кира Сергеевна нашла на кухне сигареты Ирины, закурила. Александр Степанович поставил на газ чайник.

Это мне наказание, опять подумала она. Не от бога — от жизни наказание. У меня, видите ли, Время Работы, а семья мешает, значит, и Ленка мешает. Каждый ушел в свое, до Ленки и дела никому нет — вот жизнь и ударила по самому больному.

Она курила мало и редко, больше баловалась, а сейчас прикончила сигарету до фильтра, и ее слегка тошнило.

— Не паникуй, Кириллица, все утрясется… Через неделю Ленка будет дома, вот увидишь.

Он гладил ее руки своими большими теплыми ладонями, они сидели рядом, как когда-то, когда болела маленькая Ирина, а они были молодыми. Никогда и ничего она так не пугалась, как болезней Ирины, сразу ударялась в панику, изводила врачей, изводилась сама, не спала ночи, и Александр Степанович с ней не спал, сидел вот так же рядом, гладил и целовал ей руки, поил чаем и повторял свое привычное: «Все утрясется». Ей становилось легче, спокойнее. Чувствовала, что рядом — человек, который главнее и сильнее ее, его надежные руки отведут беду.

Когда она переступила через этот привычный порядок вещей? И зачем переступила? Зачем стала сильной и главной? Сильных никто не щадит, и сами они не щадят себя.

Александр Степанович тронул мягкими губами ее руку, и вдруг ей показалось, что все вернулось. Из детской сейчас выйдет в мягких тапочках мать, скажет про Ирину: «Уснула, и температура упала». И Кира Сергеевна уткнется в плечо мужа, выплачется, и сразу станет легче.

Но нет, легче не станет. Но выйдет из детской мать, а сама она давно отвыкла плакать.

Зачем я ушла из школы? Зачем взвалила на себя тяжелую ношу и забросила семью? Разве мало других, бессемейных женщин, которые, не жертвуя ничем, могли бы занять мое место? Разве городу без меня не обойтись, именно я ему нужна?

Она представила себя без этой работы, без вечной спешки, без сладкой усталости, без людей, к которым привыкла… Город, залитый огнями, и среди огней — ни одного, который зажгла я…

Город без меня обойдется, я без него не обойдусь. В этом все дело.

Они пили свежий крепкий чай, и Кира Сергеевна думала, что теперь-то все пойдет по-другому. Лишь бы скорее опять зазвенел в этих стенах Ленкин голосок-звоночек. Опять будет спать на луноходах, самосвалах, ракетах. Гайки будут отпечатываться на ее боках. Ленку возьму на себя — как бы тяжело не было. Что ж, повезу два воза. Должна выдержать. Или упаду, как кляча в борозде, от забот и усталости.

У каждого — свой крест, и надо его нести до конца.

Телефонный звонок рассек тишину. Кира Сергеевна бросилась в прихожую.

Звонил Юрий, сказал, что температуру сбили, Ленка уснула. Голос его звучал спокойно, твердо, и она тихонько передохнула.

— Но Ирину с ней не оставляют.

— Как — не оставляют? Почему?

— Такие тут порядки. Кира Сергеевна, вы должны позвонить в горздрав!

Ее покоробило это «вы должны».

— Какой горздрав, сейчас ночь!

— Ну, не знаю, позвоните домой кому-нибудь, что ли! Ирина сказала, что из больницы не уйдет!

Дурацкие порядки — матерей не оставляют — и кто их завел? Но тут же она подумала: чтобы оставлять матерей, палаты должны быть в два раза больше.

— Вы меня слышите, Кира Сергеевна?

Она знала, как трудно будет ей просить об исключении, никогда ни к кому с личными просьбами не обращалась, а сейчас ее вынуждали сделать это.

— Кира Сергеевна, слышите?