Год благодати

Из раны на плече течет кровь, и топорище становится скользким. Но мне будет достаточно одного удара.

Словно почуяв, что у меня на уме, он вытягивает руки вперед, как будто я пугливая лошадь, которую нужно успокоить прежде, чем накинуть на нее узду.

Я приподнимаю топор. Свет луны отражается в его лезвии, и внезапно на поверхность моего сознания всплывает воспоминание, казалось, давно похороненное в его глубинах. Над моей кроватью стоит матушка, взгляд подернутых влагой глаз нежен, и свет лампы отражается в серебре наперстка на ее пальце.

– Спи, моя крошка, и пусть тебе снятся сны. Сны о лучшей жизни. Справедливой.

Может ли она сейчас видеть меня – через это огромное озеро, через бескрайние леса? Чувствовала ли она, как закончится моя жизнь?

Я плачу и шепчу:

– Прости меня.

И, сжав топор, бью им по льду.

Поначалу ничего не происходит, только боль в моей руке становится еще сильнее, и она начинает пульсировать при каждом ударе моего сердца, но затем я слышу треск, как будто у меня переламываются кости.

Ангел смерти бросается ко мне, но уже поздно – лед под моими ногами разъезжается, я проваливаюсь в стылую воду и начинаю идти ко дну, но мои юбки расходятся колоколом и замедляют движение вниз. А может быть, я не опускаюсь, а подымаюсь, мои юбки раздувает ветер, и я не ухожу на дно, а взмываю высоко-высоко над землей? Легкие горят, и мне хочется вдохнуть полной грудью. Не знаю, наполнит – ся ли она звездной пылью или же водой, но чувствую – мое тело движется все медленнее, а сердце гулко бьется в ушах, в горле, в кончиках пальцев, словно погребальная песнь.

Медленно.

Еще медленнее.

Я остановилась совсем.

Я плыву под чем-то, напоминающим стекло, вижу приглушенный лунный свет. И не чувствую ни потерянности, ни сожаления. Меня объял покой, ибо я знаю, что ухожу из этого мира так, как захотела сама. Этого они не смогли у меня отнять.

А потом… стекло вдруг с грохотом разбивается, и какая-то сила дергает мою косу вверх, тянет меня к небу. Мою спину царапает что-то острое, затем кто-то бьет меня в грудь, и изо рта моего вырывается вода. Я делаю глубокий вдох, и воздух обжигает легкие.

Я иду, но у меня словно нет ног. Плыву по лесу в облаке дыма. Вдали слышится карканье, окровавленная рука закрывает мне рот. Я смотрю в черные глаза палача. Моего палача.

Напрягши шею, я что есть сил кусаю свою руку.

И весь мир погружается в темноту.

Я ничто. Никто.

Только кожа да кости.

Глава 40

Я смутно слышу, как стальной клинок разрезает ткань, и мою спину обдает обжигающий жар. Затем я ощущаю на шее теплое дыхание, и на меня давит какая-то тяжесть. Я пытаюсь отключить сознание от тела, унестись куда-нибудь далеко-далеко, как делала, стоя на площади во время казней, но вместе с жизнью в мое тело возвращается боль. Она пульсирует в левом плече.

Когда жар проходит, я вижу, как возле меня по комнате ходит мужчина, мускулистый и совершенно нагой. Хочется вопить, выть, но для этого мне не хватает воздуха, мое тело сотрясается от дрожи, а зубы так стучат, что я боюсь, как бы они не раскрошились. И тут беззаконник подходит совсем близко… Я вижу его темные глаза.

Наклонившись надо мной, он вливает мне в рот горькую жидкость. Я пытаюсь выплюнуть ее, но он зажимает мой рот рукой.

Сверкает сталь, и я чувствую острую боль, острую, как никогда.

Клинок входит в плоть, беззаконник отрывает мою руку от тела, снова, снова и снова – но ведь у меня на руке просто нет такого количества кожи! Я знаю – считается, что чем сильнее боль, тем «волшебнее» плоть, но это неправда. Мне хочется сказать беззаконнику, что магии не существует и он хладнокровно убивает людей, но внутренний голос подсказывает: слова больше не имеют никакого значения.

Густая жидкость стекает в мой желудок, и я понимаю, что это значит. Смерть придет ко мне не в будущем… она уже здесь.

Глава 41

Ветер воет и приносит с собой запахи гамамелиса и гниющего мяса.

Глаза лихорадочно шарят по комнате. На крюках здесь висят продолговатые куски жилистого мяса, на примитивной подставке сушатся выдубленные шкуры, а еще я вижу ножи… на грубо сколоченном разделочном столе разложено множество ножей. Мой взгляд упирается в наплечную суму из желтовато-коричневой кожи и ряд склянок, стоящих перед ней.

Его набор для убийств.

Эти склянки предназначены для меня.

Сердце начинает бешено колотиться, словно оно готово выскочить из груди.

Я пытаюсь встать, но не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Только головой, но она так тяжела, что я не могу поднять ее.

Что же случилось с моим телом? Оно накрыто тяжелыми шкурами. Может быть, с него уже содрана вся кожа, и я увижу голое мясо, жилы, перерезанные нервы и засохшую кровь?

Я пытаюсь завопить, но во рту у меня что-то есть, и эта штука не дает мне кричать. Она отдает кедром и кровью. Я невольно вспоминаю лошадей в городской конюшне и их гривы, заплетенные в прихотливые косы. Во рту у них были удила, чтобы всадники могли ими управлять. Сейчас я похожа на этих лошадей – я нахожусь во власти беззаконника, и он может сделать со мной все, что ему угодно.