Год благодати

– Ну, тут я кое-чему подучился. – Второй беззаконник громко хохочет. – Достаточно мне подобраться к добыче, ты знаешь о какой добыче я говорю, на расстояние в десять футов, и я ее завалю. Вот увидишь.

Они шутят о том, как надо убивать… убивать нас.

– Ну что, сговорились? Бери любую из лосиных шкур.

– Ну, что ж, тебе же хуже.

Я слышу, как с бревна снимают большую шкуру, – такие же звуки я слышала на рынке, когда продавали шкуры северных оленей.

Пока они прощаются, я напрягаю шею, пытаясь разглядеть хоть кусочек того, что находится снаружи, но, когда беззаконник возвращается, я вижу только одно… слипшуюся белесую массу в его руках.

Мой плащ.

От этого зрелища меня охватывает ярость. Этот плащ сшила Джун. Он мой. У беззаконника нет на него никаких прав. Но ему явно хочется иметь хоть какой-то трофей.

Когда он вешает плащ на крюк для подвешивания мяса в дальнем конце комнаты, мой рот наполняет поднявшаяся из желудка желчь, но вместо того, чтобы повернуть голову и позволить ей вытечь наружу, как сделала бы какая-нибудь жалкая жертва, я глотаю ее.

Не знаю, что именно беззаконник планирует сделать с моим телом, но у меня есть собственный план.

Глава 42

Большую часть времени я не вижу его, но чувствую, как он на меня смотрит. Я смутно помню голое тело беззаконника, но понятия не имею, как выглядит его лицо, какой кошмар скрывается под саваном. Наверняка он настоящий урод.

Беззаконник перестает смотреть на меня, только когда занимается огнем в очаге – а делает он это с религиозным пы – лом. Он дисциплинирован. Осторожен. Внимателен. Но я знаю, как становиться невидимой, как изображать из себя ручную птичку.

Я перестаю сопротивляться.

Проходит два дня, и он вынимает из моего рта деревянный кляп. Когда он поит меня гадкой горькой жидкостью, я не пытаюсь укусить его за руку, а приоткрываю рот и стараюсь удержать в нем как можно больше этого напитка. Потом, стоит ему отвернуться, чтобы поставить оловянную кружку на скамью, я поворачиваю голову и беззвучно выпускаю жидкость на торфяной матрас. От горького вкуса мака меня мутит, но из желудка больше ничего не выходит. Возможно, таков его план – он пытается высушить мое тело, чтобы приготовить из него вяленое мясо.

Как только я перестаю пить маковый напиток, все вокруг становится более четким. Но, к сожалению, обостряется и боль, возвращается лихорадка. Я знаю, беззаконник поит меня отваром лишь для того, чтобы я вела себя тихо, и он мог дождаться правильного момента. Не знаю, что именно прикончит меня: зараза в ране или его нож, но одно ясно – мое время на исходе.

Два раза в день он выходит, принося воду или дрова, и тогда я шевелю пальцами ног и заставляю мышцы бедер и икр работать, но мои движения ограничены из-за веревок. Правая рука привязана к телу, но, похоже, работает хорошо. Другое дело левая. Она не привязана, но стоит мне шевельнуть мизинцем, как всю ее пронзает нестерпимая боль, отдающая в грудь.

Я напоминаю себе, что боль – это хорошо.

Боль говорит о том, что у меня есть рука. И что я все еще жива.

Я подсчитала, сколько шагов он делает, когда доходит до дверного проема, и представляю себе, как делаю это сама – представляю снова, снова и снова. Иногда я пробуждаюсь после беспокойного сна, думая, что мне уже удалось это сделать, что я свободна, но боковым зрением я вижу темно-серую ткань и вспоминаю все… вспоминаю, почему здесь нахожусь.

Когда он наклоняется надо мной, я стараюсь не смотреть ему в глаза. Мне не хочется, чтобы он догадался, о чем я думаю, но дело не только в этом. Я боюсь увидеть в них свое отражение. Увидеть, какой я стала. Чувствуя, как уходят мои силы, я разглядываю грубо вырезанные деревянные женские фигурки, стоящие на полке над очагом. Наверняка они напоминают ему о том, скольких девушек он убил. Но я не стану одной из его жертв.

Беззаконник вливает в меня еще восемь кружек макового отвара и девять раз выходит за дровами или водой, прежде чем его бдительность притупляется и он оставляет пояс с ножом на скамье рядом со мной.

Я стараюсь не пожирать нож глазами, но это именно то, что мне нужно. Чего я ждала.

Едва он отворачивается, чтобы заняться огнем в очаге, я выпрастываю из-под шкур левую руку. Боль столь остра, что мне приходится стиснуть зубы, чтобы не завопить. Рука дрожит, на лбу выступает холодный пот, но как только мои пальцы сжимают рукоять ножа, меня охватывает решимость. Решимость, которой я не испытывала уже давным-давно. Я смогу вырваться на свободу, смогу выжить – говорю я себе. Когда я вынимаю нож из ножен, из моего плеча на половицы капает кровь, но теперь меня уже не остановить. Я доведу дело до конца.

Убрав левую руку с ножом под шкуры, я разрезаю путы на правой руке. Я была готова к тяжелой и долгой борьбе, но веревки распадаются легко, как будто я режу топленое свиное сало. Стало быть, нож острый.

Переложив нож в правую руку, я быстро сгибаю ноги и разрезаю веревки на лодыжках.