Год быка--MMIX

Вот, пожалуй, и всё, хватит с нас этих фантазий! Но нет, ещё одна мысль забрела в голову и про­сится в общее стадо. Во-первых, мы так и не раз­ъяснили, для чего в сюжете появлялись русалки? И потом мы совсем забыли про бедного Иванушку, дух буду­щей гума­ни­тарной науки. Неу­жели Ав­тору он уже неинтересен? Если даже и так, то мы вос­полним этот пробел. Очевидно, что 21 стадию Полёта фантазии должна про­йти любая Идея и соответ­ст­вующее сообще­ство. То­лько вот какое отно­шение к ново­й антропологии может иметь описание шабаша с русалками и ведьмами? Вы себе мо­жете представить научный трактат с таким содержа­нием? Вот то-то же! А я могу.

Более того, я в своем журнале от 08.08.08 давал не то­лько ссылку, но и рецензию имен­но на такое научное откровение. Вот это дей­ст­вите­льно безудержная фантазия. Хотя в научном контексте будет прави­льно назы­вать такую осно­ва­тельную фантазию рабочей гипотезой. Новая гипо­теза про­исхож­дения человека, теория антропогенеза дей­ст­вите­льно пове­ствует о первобытных русал­ках, ведь­мах, царевнах-лягушках, поющих свои песни на болотистом островке далёкой реки. Самое уди­вите­льное в этой вполне научной гипотезе, что она непротиво­речиво соединяет эволюционизм и кре­а­ци­онизм в единой теории про­исхож­дения человека. Впрочем, в эту последнюю фантазию я даже не при­зываю верить. Если кому-то интересно, можно про­читать и убедиться, наско­лько это серьёзно или наоборот. А всех оста­льных, кто не желает оста­ваться с русалками, про­шу обратно в Москву, где наз­ревают новые события.

Портрет сатаны

«...Так кто ж ты, наконец?

– Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

Вот мы и добрались в своём вос­хож­дении к кульминации сюжета Романа. И далее не можем уклоняться от ответа на заглавный вопрос о том, что за бес­смертная идея скрыва­ется за карна­ва­льной маской Воланда. Или это вовсе даже и не маска? Заметим для начала, что предше­ству­ющие усилия по поиску смыслов, скорее, увеличили неоп­реде­лён­ность в отно­шении самого главного героя Романа. Ведь только Воланд присут­ствует в этой драме от первого дей­ствия до последнего, занимая умы про­чих героев и героинь. И даже когда мы ра­с­шифровали оста­льные образы, про­яснили идеи, скрытые за театра­льными масками героев, сцени­чес­кий образ Воланда остаётся неприступным и таин­ствен­ным:

«Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый с золотою искрой на дне, сверлящий любого до дна души, и левый – пустой и черный, вроде как узкое иго­льное ухо, как выход в бездон­ный колодец всякой тьмы и теней. Лицо Воланда было ско­шено на сторону, правый угол рта оттянут книзу, на высоком облысев­шем лбу были про­резаны глубокие парал­ле­льные острым бровям морщины. Кожу на лице Воланда как будто бы навеки сжег загар».

Впрочем, уже и то неплохо, что мы вообще начали замечать раз­ницу между маской и истин­ным лицом героев Романа. Признаемся честно, раньше это нам не удавалось – и мы дей­ст­вите­льно полагали, что надев­ший на себя маску жалкого бродяги Иешуа – это и есть настоящий образ великого Учителя, создав­шего великую Мистерию. И что Иуда – дей­ст­вите­льно преда­тель по жизни, а не лю­бимый ученик, гени­а­льно сыграв­ший роль величайшего Предателя. А ещё мы вместе с геро­иней ве­рили, что образ любящей и требо­ва­те­льной музы вовсе не был маской для невроти­ческих комплек­сов. И то­лько чистосердечное признание, что тётя была злой, даёт теперь шанс поменять местами маску и сущ­ность – по-настоящему любящей женщине надеть маску ведьмы. Ну и, наконец, мы дол­жны по­мянуть добрым словом Ан­нушку-Чуму, благодаря которой мы обна­ружили этот приём Автора, кото­рый за маской старой ведьмы скрыл не кого-нибудь, а музу рус­ской поэзии.

Поэтому мы не имеем прежней воз­мож­ности верить Автору на слово, когда он пишет про Во­ланда: «тот, кого ещё совсем недавно бедный Иван на Патри­арших прудах убеждал в том, что дьявола не суще­ствует. Этот несуще­ству­ющий и сидел на кровати». Потому что иначе получится, что это едва ли не един­ствен­ный актёр в нашей дионисийской драме, который играет сам себя. И здесь снова неопреде­лён­ность: «этот несуще­ству­ющий» может относиться и к слову «дьявол», и к слову «тот». А на Патри­арших прудах несуще­ствующим называли не то­лько дьявола.