Год быка--MMIX

Соответ­ствен­но, у Гёте Фауст был олице­творе­нием, кол­лектив­ным образом учёного сообще­ства, а Мефистофель – не что иное, как дух есте­ствен­ных наук. Мы предпо­ложили, что аналогом Фа­уста в булгаков­ском Романе (и соответ­ствен­но, в ново­й науке) является мастер. Эта гипотеза пока не встречает особых воз­ражений. Кроме, пожалуй, одного – в отличие от Фауста мастер пас­сивен и дей­ствует в небольшом числе эпизодов. В этом смысле актив­ный Иван Бездомный неско­лько его превос­ходит. Может быть, всё дело в том, что мастер – не учё­ный? Да, раньше он был историком. Но раз­ве «история» – это наука в том же смысле, что и физика или химия? Раз­ве у «гума­ни­тарной науки», включая историю, есть фундамента­льные законы? Нет, конечно, и поэтому гораздо прави­льнее «гума­ни­тарные науки» назы­вать дис­циплинами.

Мастер бросает свою «науку» и пишет «роман». Но при этом мастер реши­те­льно отка­зы­ва­ется и от звания писателя. То есть его «роман» – вовсе не роман в смысле лите­ратуры. И из всех связан­ных с текстом булгаков­ского Романа источников есть один, име­ющий подходящий к этой шараде смысл – та самая про­грам­мная статья Канта и предсказан­ная в ней История как Роман, то есть фундамента­льная теория, которая делает явными все ранее скрытые взаимосвязи и движущие силы всемирно-истори­ческого про­цес­са.

Нужно заметить, что любая по-настоящему фундамента­льная наука рожда­ется вовсе не из фи­лософии или математи­ческих формул (это всего лишь язык науки), и не из систематизирован­ных дан­ных (это всего лишь материал для буду­щего содержания). Рож­дение ново­й фундамента­льной теории – это результат такого же духовного откро­вения, озарения, как и рож­дение ново­й религии. В этом смысле вполне работают парал­лели между приснив­шейся Менделееву периоди­ческой таблицей и снами наяву библейских про­роков.

Иван Бездомный – это ученик одновре­мен­но и Воланда, и мастера, о тесной взаимосвязи ко­то­рых мы ещё поговорим. Иван в своём раз­витии движется, наоборот, от поэта к историку, от писателя к учёному. Писа­тель получает знание художе­ствен­ным методом, через откровение, а учёный добы­ва­ет знания через применение фундамента­льных законов. Поэтому учёное сообще­ство новой науки, как во второй части «Фауста», перейдёт от откро­вения к освоению новых методов.

Нам остаётся предпо­ложить, что Булгаков суще­ствен­но раз­вил идеи, заим­ствован­ные у Гёте, и увидел двух раз­ных Фаустов. Старый ученый из первой части «Фауста» оставил прежнюю схоластику и, порывая с обще­ством, опуска­ется в глубины подсознания за научным откровением. Молодой Фауст из второй части учится пользо­ваться дарами Мефи­сто­феля, чтобы преоб­ра­зить окружа­ющий мир. Эти две ипос­таси учёного – учителя, впитавшего пред­шествующий опыт, и ученика, позна­ющего откры­тые ему законы, одноимённы у Гёте, а у Бул­гакова соответ­ствуют двум раз­ным персонажам – Бер­ли­озу и Иванушке. Между этими двумя образами обязательно должен быть третий – творческий дух, дарящий откровение новой теории. И где-то рядом – мастер, воспринимающий это откровение и пере­дающий новому Ивану.

На всякий случай напомню, что аналогия Иванушки с новым Фаустом не означает совпа­де­ния этих кол­лектив­ных образов. Есте­ствен­ная наука как сообще­ство и как про­цесс познания не совпадает с гума­ни­тарной наукой – ни с прежней, ни с ново­й. Но всё же есте­ствен­нонаучное сообще­ство играет ведущую роль в ХХ веке, поэтому было бы стран­но, если гётевский Фауст в каком-то обличье не стал соучастником нашего Романа. Об этом мы ещё поговорим, а пока стоит вспомнить о Берлиозе.

В самом деле, стоит то­лько взглянуть на эту фигуру: «одетый в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъ­есте­ствен­ных раз­меров очки в черной роговой оправе», чтобы безо­ши­бо­чно рас­поз­нать типичного гума­нитария. Про­сто типичнее не бывает. А эта мощ­ная эрудиция: «ре­да­ктор был человеком начитан­ным и очень умело указывал в своей речи на древних историков». И ещё – «Михаил Александрович забирался в дебри, в которые может заби­раться, не рискуя свернуть себе шею, лишь очень образован­ный человек». Но при живой встрече с явле­нием, не учтённым в ан­налах и не освящён­ным авторитетами, Берлиоз совсем теряется и рабски следует стерео­типам, даже жертвуя собой. Согласитесь, если нам нужен обобщен­ный образ видного пре­дста­ви­теля «гума­ни­тарных наук» как обще­ствен­ных дис­циплин, то более ёмко и кратко, чем у Булгакова, вряд ли у кого-то получится.