God, Human, Animal, Machine: Technology, Metaphor, and the Search for Meaning

Ирония, конечно, в том, что если довести тезис Бострома до конца, то он ничего не объясняет ни о Вселенной, ни о ее происхождении. Предположительно, в ее основе все еще оставалась некая изначальная реальность базового уровня - не может быть настоящего бесконечного регресса, - которую занимали первые постчеловеки, создавшие самую первую технологическую симуляцию. Но эти постлюди были всего лишь нашими потомками - или потомками какого-то другого вида, эволюционировавшего на другой планете, - и поэтому вопрос о происхождении остался неизменным, лишь отодвинутым на один градус назад. Откуда изначально взялась Вселенная?

 

-

Спустя несколько дней после презентации меня все еще беспокоил вопрос о том, на какой метафоре я подписался, на который я не смог ответить во время вопросов и ответов. Он снова вернулся ко мне в день отлета домой, когда я стоял в залитых солнцем атриумах международных аэропортов, проходя через кажущиеся бесконечными очереди на охрану и паспортный контроль. Если бы я ответил честно, то сказал бы, что больше не верю в метафоры. Все они, религиозные или научные, были коварны, испорчены человеческими желаниями. Кроме того, в мои обязанности как критика не входило отстаивать ту или иную позицию или предлагать решение. Я понял, что именно это меня так беспокоило в вопросе. Этот человек переводил внимание обратно на меня и мои убеждения, которые явно не были сутью моей беседы. Я привел личный анекдот о своем религиозном происхождении только для того, чтобы подкрепить свой авторитет в этой области. То же самое происходило и в других бесчисленных интервью и беседах. Стоило мне приоткрыть маленькую щель в свою жизнь, как людей стали интересовать не столько идеи, которые я обсуждал, сколько моя личная история и моя точка зрения как человека, который раньше был религиозным.

Конечно, это была глупая претензия. Я - персональный писатель, хотя эта идентичность всегда вызывала у меня противоречивые чувства. Личные эссе часто отвергаются как несерьезные или эгоистичные, о чем мне напоминают каждый раз, когда мой палец зацепляется за букву "я", единственную букву, которая оторвалась от клавиатуры моего компьютера, предположительно от чрезмерного использования. В прошлом я не раз принимал решение писать прямую журналистику или критику - "объективные" формы, не требующие личного угла зрения. Но каждый раз, когда я пытался это сделать, происходило нечто странное. На каком-то этапе процесса написания я застревал; я не мог собрать идеи воедино или придать аргументам форму - или, скорее, аргументы постоянно менялись. Когда пишешь таким отрешенным образом, в царстве чистых и неопосредованных идей, возможно все, и эти возможности переполняли меня. Я стал слишком осознавать сами слова и тот факт, что могу бесконечно манипулировать ими, как можно манипулировать числами, не имеющими конкретного референта. Полагаю, я стал воспринимать язык так же, как машины воспринимают информацию, - как чисто формальную структуру символов без смысла. В каждом случае единственным выходом из тупика было вернуть "я" в историю. Как только я начинал привязывать идеи к себе и своему жизненному опыту, снова появлялась возможность создавать убедительные аргументы. Слова стали проводниками смысла, а не пустыми сосудами, которые сами по себе были всем спектаклем.

Я понял, что эта проблема носит идиосинкразический характер. Конечно, другим людям удавалось плодотворно писать в этих объективных жанрах без подобных проблем. Но я не мог отделаться от ощущения, что в этом опыте заключена большая истина. Для меня "я" было не проявлением высокомерия, а необходимым ограничением. Это был способ сузить рамки моих представлений и признать, что я говорю из определенного места, из того скромного и приземленного места, которое мы называем "точкой зрения".