Год кометы

Первое требовало терпения и умения жить в безнадежности, второе — смелости и отчаянной веры; так я и шел двумя дорогами, думая, что иду по одной, не умея отличить друг от друга препятствия, встречающиеся на разных путях.

В ПОИСКАХ ЦЕЛОГО

Уже наступило время, когда повеяло разрухой, каким-то предвоенным неустройством быта; из хозяйственных и строительных магазинов начали окончательно исчезать вещи. И первым пропало то, что должно скреплять — гвозди, шурупы, проволока, цемент, клей, без которых бесполезны, бессмысленны и доски, и кирпичи.

На даче у отца был небольшой сарайчик, где хранился инструмент; там же стояли стеклянные и жестяные банки с гайками, с болтами. Их подбирали на обочине шоссе, скручивали с выброшенного на свалку механизма; всякая гайка, найденная на дачной тропке, может отвалившаяся от велосипеда, осматривалась, не сорвана ли резьба, отчищалась, отмачивалась в керосине и отправлялась в соответствующую банку. В сарае на длинных гвоздях висели согнутые куски проволоки, алюминиевой, медной, стальной, самых разных диаметров и размеров; проволоку тоже не покупали, а где-то отыскивали. Разбирая какую-нибудь старую постройку, отец вытаскивал гвоздодером все гвозди, прямил их молотком и так же тщательно складывал на хранение.

Конечно, собирали и выкинутые на помойку доски, планки от овощных или фруктовых ящиков, куски плинтуса — для вечного дачного ремонта все могло сгодиться. Но какая-то тихая ненормальность проявлялась только в сборе того, что можно назвать соединительным материалом; он оказался в самом большом дефиците, будто в материальном мире отражались перемены, происходящие в устройстве государства, в существовании политического объекта под названием СССР.

Бабушка Таня тоже участвовала в этом собирательстве скреп: она копила в жестяных круглых коробочках из-под конфет пуговичную разносортицу. Сотни пуговиц — повторяющихся или непарных, споротых с нашей же одежды или неизвестно как приобретенных; пуговицы с военной формы, пуговицы с английскими львами, перламутровые изящные пуговки от блузки, деревянные «бочонки» и огромные пуговицы из переливчатой пластмассы с модного дамского пальто. Наверное, по ним можно было бы восстановить историю одежды за несколько десятилетий или написать десяток романов — например, о встрече мужчины в пиджаке с английскими львами на пуговицах и дамы в жакете с бронзовыми пушечками-застежками. Я перебирал эти пуговицы и гадал о судьбах носивших эту одежду, словно их всех уже не было на свете, словно от человека после смерти остаются только пуговицы, твердые, устойчивые к разрушению, держащиеся скопом — так легче уцелеть.

Отдельно лежали «молнии» разной длины, разного цвета, с разными зубчиками; совокупно молний и пуговиц хватило бы, наверное, на добрую сотню предметов одежды. А еще бабушка Таня, всю жизнь проработавшая с бумагой, не терпящая вольного с ней обращения, знающая толк в пресс-папье, оберегающих бумажные листы от сквозняка или чужой неловкой руки, фиксирующих тот факт, что любое движение бумаги как документа может быть судьбоносным, — бабушка Таня откладывала про запас канцелярские кнопки, скрепки и клей.

Выходило так, что дома каждый из взрослых по-своему копил, собирал этот скрепляющий материал, будто участвовал в тайном всеобщем делании. Я же, ведомый другим чувством, на разные лады, в разных образах переживал утрату целого, рассеяние, распад.

В школе кроме макулатуры мы собирали металлолом; раз в четверть все классы, включая самых младших, выходили разыскивать в окрестностях бесхозное железо — и всегда его находили, хотя еще несколько месяцев назад, на предыдущем сборе, казалось, что все вычищено, обшарены каждый угол и закуток. Но нет — железо откуда-то появлялось, словно огромный механизм, работая, разваливал сам себя, из его нутра сыпались гайки, шкивы, шестерни, пружины, пресекались из-за этого механические связи, но машина все равно работала, не зная о том, что от нее отключились, отпали ее существенные части. И мы ходили по дворам, по задворкам гаражей, собирая остатки саморазрушения машины, чтобы на заводе их переплавили и сделали новые, не соответствующие прежним, детали, которыми машину нельзя починить, но можно надстроить, нарастить.

Я часто вытаскивал из своего тайника за батареей давешний осколок смальты, катал в ладонях стеклянный окатыш с запаянным золотым лепестком, — медитировал ли я, грезил или медленно обнаруживал в себе некие новые чувства?

Однажды, спрятав смальту обратно в тайник, я зашел в комнату к бабушке Тане. Там висела политическая карта СССР — вероятно, родители хотели, чтобы я, играя с бабушкой, попутно изучал географию. Бабушка взялась тогда шить лоскутное одеяло и расположилась со всеми кусками материи, ножницами, иголками и клубками ниток в кресле прямо под картой.

Я всегда смотрел на СССР как на целое; раздробленным был остальной мир, а наша одна шестая часть никак не делилась, была как слиток.