Год кометы

С орденом, оттягивающим ткань рубашки, с фонариком в руках я вошел в чулан. Слабо пахло высохшим мылом, стареющим деревом и железом. По полкам на стенах стояли пустые банки, приготовленные для летнего консервирования, свет фонарика отражался в них десятками огоньков.

Чего здесь было бояться, что искать? Я уже решил выйти, стыдясь своего страха, стыдясь, что зачем-то надел орден, как заметил, что корыто, кажется, прикрывает что-то.

Под ним обнаружился большой прямоугольный предмет, обернутый потертой клеенкой и перевязанный бечевкой. Бабушка Мара умела вязать хитрые, сложные узлы, говорила, что дед Трофим научил ее, когда им приходилось переезжать и паковать вещи; дед Трофим, солдат, умевший, наверное, и крепко связать пленного, и срастить два троса, чтобы вытянуть застрявшую «полуторку»; гений мелких навыков, свидетельствующих о человеческой надежности.

Узел был непростой, он указывал, что бабушка вязала его, используя умения деда Трофима. Я знал, что не смогу его повторить, пальцы запутаются в петлях, забудут вдеть куда нужно правильный конец бечевки. Сигнальный узел, — если я свяжу его на свой манер, бабушка точно определит, что кто-то проник в тайник под корытом. Но одновременно я понял: если там, в свертке, то, что нужно мне, чего я ищу, я повторю узел. Сейчас не умею, а потом — повторю. И потянул.

Под клеенкой были уложены в ряд темно-багровые тома с золотым тиснением, явно старые, чрезмерно большие, будто с того времени книги выродились.

В глаза мне с цепкостью египетских иероглифов, хеттской клинописи ударила скороговорка-абракадабра, тайна тайн, переложенная на звукопись обыденного языка: А до АКОЛЛА — АКОНИТ до АНРИ — АНРИО до АТОКСИЛ — БАРЫКОВА до БЕССАЛЬКО — ВИЛЬОМ до ВОДЕМОН — ГЕРМАНИЯ до ГИМН — ГУРЬЕВКА до ДЕЙКИ — ДЕЙЛИ до ДЖУТ — ЖЕЛЕЗО до ЗАЗОР — ЗЕРНОВЫЕ до ИМПЕРИАЛИЗМ. На этом ряд багровых, кожаных, с золотым тиснением, украшенных звездами, снопами и машинными шестернями томов обрывался.

В душе моей возник отзвук имен Нонпарель и Цицеро, призрак прежнего самообмана.

А до АКОЛЛА — АКОНИТ до АНРИ — АНРИО до АТОКСИЛ — БАРЫКОВА до БЕССАЛЬКО — ВИЛЬОМ до ВОДЕМОН… Этим созвучиям невозможно было противиться, ими нельзя было насытиться, и давнее разочарование так и не стало уроком.

Передо мной была БСЭ, Большая советская энциклопедия издания двадцатых и тридцатых годов. Я воспринял БСЭ как великую книгу заклинаний, попавшую в руки недорослю-профану; томов в энциклопедии не хватало, будто ее пытались уничтожить — но кто? Люди? Время?

Меня не смущало, что среди незнакомых и явно волшебных, ирреальных, тайных слов попадаются слова знакомые, вроде «Германия» или «Железо». Я понял — открыл! — подлинное устройство мира, где «Германия» или «Железо», имена стран, вещей, действий — лишь малая часть действительно сущего, где зерновые, — эту связь еще можно вообразить, — связаны с империализмом, железо — с неким «зазором», а Германия — с таинственным Водемоном.

Энциклопедия содержала имена исчезнувших сущностей, таких как Интернационал, ее язык был языком древней магии, но сила оставила эти слова. И я, не зная, сколько осталось таких книг, предположил, что, может быть, я вижу вообще единственный уцелевший в мире экземпляр, некий дар от божеств минувшего — мне.

Ничего не понимая, ни в чем не будучи способен разобраться, все остальные дни у бабушки Мары, едва она ступала за порог, я наугад читал БСЭ, опьяняясь запахом старой желтой бумаги. Я вступил в книжную Атлантиду, на материк прошлого, поднявшийся со дна. И постепенно передо мной развернулся мир, о котором я ничего не знал. Эти имена, явления, события не существовали в моем времени, а если и существовали — я интуитивно чувствовал, что преподносились они совсем не так, как в энциклопедии.

Дома у родителей я часто читал МСЭ, Малую советскую энциклопедию шестидесятых годов, — в основном из верхоглядного любопытства, из пустой страсти эрудита. Как же это помогло мне теперь: множество людей, о которых БСЭ писала с прицелом на вечность, в МСЭ даже не значились. Единственное, что объединяло две энциклопедии — географические и научные понятия.

Я вдруг подумал, что если прочесть БСЭ целиком, прочесть вслух, как молитву, даже не понимая смысла, то из этого чтения родится, возникнет СССР, тот, позабытый, ушедший в прошлое Советский Союз двадцатых и тридцатых годов.

В одном из томов мне попался сухой кленовый лист, и я с небрежной ленцой подумал — интересно, а что произошло с деревом, с которого он когда-то упал? Вряд ли оно уцелело — или засохло, или спилили на дрова, ответил я сам себе. И вздрогнул от предчувствия; а что если того прошлого, которое породило энциклопедию, — его вообще нет? Оно никак не сохранилось, кроме этой единственной книги?