Год кометы

…Он руководил постройкой баррикады у самого входа в Белый дом; командовал тремя десятками человек, большинство из которых было старше его, но он был бодрее, четче, умно и точно указывал, куда класть какую вещь, куда определить бетонную плиту, куда — десяток скамеек, куда — рельсы, и казалось, у него особенное сознание, наученное ловко соединять взаимоисключающие предметы — плиты, скамьи, рельсы, бетонные клумбы, мебель — в прочную конструкцию, которую трудно будет и сломать, и сдвинуть.

Окуненко, повзрослевший, наэлектризованный происходящим, стоял на верху своей баррикады, показывая «левее», «левее», «левее» людям, тащившим срезанный бульдозерным ножом фонарь.

Вот баррикада построена; я ожидал, что Окуненко скажет своим товарищам перемещаться куда-то, строить следующую. Но вот он слез, закурил, поговорил с подчиненными — и отошел, а там уже не понять, командовал ли он кем-то, или так случайно вышло, что строившие баррикаду принимали его за управленца, прораба стихийного строительства?

Окуненко шел меж костров и груд, он уже не был ловким и умелым строителем, превратившись в озадаченного простака, которому все в новинку и все интересно. Он заглядывал в походные котлы, уважительно изучал приготовленную для рукопашного боя арматуру, останавливался около спорящих, улыбался паре милиционеров с автоматами-коротышами, чиркал спичкой для пытающегося прикурить военного, стоявшего около танка и с сожалением рассматривающего неорганизованных гражданских.

У Окуненко были вещи и жесты на любой случай, как у фокусника-импровизатора, он совершал незаметную работу, помогал, соединял, поддакивал, советовал, изумлялся, угощал сигаретой — лишь бы толпа становилась цельнее и гуще. Он сделал несколько кругов у Белого дома, а поздним вечером двинулся в сторону Арбата; я пошел за ним, в чересполосице событий у меня появилась нить.

В приарбатских дворах, снаружи казавшихся пустынными, стояли машины, где сидели, бездельничая, люди в пиджаках, в темных подворотнях перекуривали рослые мужчины; никто не всматривался в чужие лица, никто никого не останавливал, все делали вид, что оказались тут случайно.

Я несколько раз едва не потерял Окуненко, однако, как в первую нашу встречу, его выдавала пластика. И военные, и милиция — это их бойцы курили в подворотнях — были напряжены, многие, наверное, уже понимали, что символы, которые носят они на мундирах и погонах, скоро ничего не будут значить; они стояли, слушая эфир, ожидая каких-то позавчерашних распоряжений, а Окуненко упивался этой ночью, едва не пританцовывал, предчувствовал, что не будет никаких команд.

Он сел на несколько минут в «Москвич», потом выскочил и побежал обратно к Белому дому, к перекрестку Нового Арбата и Садового кольца; в тихих колодцах дворов, куда, казалось, звуки падали с самого неба, нарастал дальний гул двигателей военной техники.

БМП пришли со стороны зоопарка по Садовому кольцу, по давнему маршруту парада.

Механические пресмыкающиеся ползли, корябая асфальт гусеницами, они грозили древней мыслью природы, создававшей панцири, костяные гребни, когти, зубы; зубы — чтобы взламывать панцири, костяные гребни — чтобы защитить шею от зубов, когти — чтобы добраться до мягкого брюха, броневые пластины — чтобы брюхо защитить; за всей этой мощью чувствовался узкий ум хищника, его маленькие глаза, смотрящие глубоко из черепа.

Город возвышался зданиями, разбегался переулками, мерцал витринами, надписями, киосками, уличной разметкой, и БМП рыскали в стороны, ожидая команды уничтожить все это, отыскать и разгромить источники смуты. Выезд из Новоарбатского тоннеля перегородили троллейбусами, будто смирная городская техника сама вышла против одичавших своих собратьев; синие угловатые коробки с улитьими рожками сгрудились, заперли горловину тоннеля; было ясно, что здесь, на этом перекрестке, все и решается.

БМП втянулись в тоннель, выползли, расталкивая троллейбусы, баррикаду подпрудила толпа, сдвинув синие коробки навстречу БМП. Сверху, на эстакаде, длинноволосый парень пытался поджечь бутылку с коктейлем Молотова, спички гасли, Окуненко перехватил его руку, — я думал, что Окуненко ударит его, — но нет, чиркнула изящно прикрытая от ветра спичка, и бутылка полетела по баскетбольной дуге, пламя полыхнуло на бронемашине, рванулось в небо, потекло в вентиляционные щели. БМП вильнула, с моста бросили еще бутылку, две бронемашины пошли на прорыв, раздвинув троллейбусы; возникло месиво людей и железа, а потом все замерло и остановилось — кого-то задавили насмерть.

Там, у тоннеля, я потерял его; я вернулся на место, куда Окуненко ходил то ли докладывать, то ли получать указания, но автомобили уехали, дворы были пусты, в подворотнях остались только заплеванные и замусоренные пятачки. Два следующих дня я метался по Москве, пытаясь понять, где происходят главные события.