Год Крысы

– Ты не выдумывай, что он там божество. Он такой же человек, как и мы с тобой. Пил, курил, занимался сексом, рожал детей, завтракал, ходил по снегу, дышал воздухом.

– Тогда почему, если он обычный человек, то музыка у него такая? Для меня, ты извини, что я в подробности вдаюсь, обычный человек делает какой-нибудь дебильный хаус. Тупой – трэп или хардбас. ебнутый – нойз или техно.

– Ты личности по жанрам музыки, которые они слушают, хочешь описать?

– Нет, по той музыке, что человек делает. И я не знаю каким нужно быть человеком, чтобы делать такую музыку. Нет ей альтернативы и вряд ли будет. Может… она просто резонирует со мной так. Темы кажутся в ней близкими, звучание знакомо… Ну, типа, мы это то, что мы хотим слышать. И вот я слышу его музыку.

– Значит, у тебя явно проблемы.

– Лучше бы мир просто схлопнулся.

– Чего ты опять продолжаешь? – Сергей перестал строить из себя пьяного, взгляд его охладел, а речь выровнялась. – Слушай меня, Федя, ты, если хочешь, – бери отпуск, увольняйся. Я тебя не держу, сам с ними буду общаться. Мне твое психологическое состояние намного важней. Жить тяжело, я знаю. Последние несколько лет – это повторение прошедших нескольких лет. К психиатру я хожу не просто так. Всем бы к нему, прекрасная женщина. Может тебе стоит отдохнуть, ты только скажи – не держу. Если же ты готов, то надо доводить дело до конца и свои принципы в сторону убрать. Для нас сейчас самое важное, чтобы артист был доволен, и ты в праве делать и запрашивать у Оксаны все, что тебе для этого необходимо. Ты меня понял?

– Понял-понял, – я ногами оттолкнул с себя Сергея и вышел из-за стола. – Я поеду, наверное.

– Ты же не обижаешься на мои слова?

– Нет-нет, – не знал я. – Ты все правильно говоришь. Оттого и тяжело.

– Давай завтра поговорим, хорошо? – Сергей поднялся с дивана и крепко обнял меня; от него воняло спиртом и потом, зато в объятиях чувствовалась честность – редко такое в чужих руках почувствуешь.

– Спокойной ночи.

Выйдя к трамвайным рельсам, мне резко поплохело. Мир схлопывался, и я был рад приближающемуся концу. Не будет больше мира, не будет больше мучений. Не будет неопределенности, только отсутствие всего. Не будет больше пустых разговоров, безделья, неправильных и правильных поступков. Ничего не будет. Это не могло не радовать. Никто не осудит мое детское, наивное мышление, и, если бы никто другой не заикнулся, я бы не смог даже подумать, что оно может быть чем-то «плохим» или «деструктивным». Пойди сейчас метеоритный дождь, или кислотные туманы обуздали бы город – я буду рад любым осадкам, хоть кирпич по голове долгожданный. Вспомнился отец. Мразь, не могу долго на тебя злиться. Я достал телефон и, оперевшись головой об стену дома, обоссывая себе штаны, писал ему письмо; телефон был почти разряжен.

Не помню, что он ответил и ответил ли. Запомнил одно и очень четко: следующие дни будут мрачными и тяжелыми, полными разочарования. Как обычно.

15.

В понедельник нас с Сергеем пригласили посмотреть площадку – «Хлебозавод» на Новодмитровской – и заодно обсудить оплату дополнительного персонала, плюс ряд активностей с участием группы, необходимых бренду. Никто не озирался на нас, мы ничем не отличались от остальных. Стояли посреди парковки, смотрели по сторонам и слушали, как одна из «серьезных людей» рассказывает про «их», уже «наши» грандиозные планы:

– Вот здесь, от машины до машины, что сейчас стоят, будет сцена Т-образной формы. Вдоль забор, охрана. За ней несколько экранов, типа осколки. На них будут крутиться проморолики и видеоряд артистов, – женщина громко цокала ногой, глаз не оторвать. – Вон там – будет вход на бэкстейдж, за сценой несколько кинодокторов для артистов.

– Чего для артистов? – не понял Сергей.

– Гримвагенов, – уточнила женщина.

– И все туда поместятся? – интересовался я.

– Вы не волнуйтесь, размещение артистов целиком на нас.

– Мы и не волнуемся насчет артистов. Нас только «Год Крысы» волнует.

– А им нужно что?

– Раз они на главной сцене, значит гримерка должна находиться максимально близко.

– У нас, к сожалению, нет свободных гримерок в этой зоне. Можем предложить вон там, в ангаре или внутри бойлерной.

– Подождите, вы хотите, чтобы они до своего выступления ютились в промерзшем ангаре? У ребят достаточно активное выступление и…

– Там будет отопление. Несколько теплопушек.

– Теплопушки – это херь. Вы там, не знаю, каких-нибудь фрешменов в такие гримерки заселяйте, а у нас почетный артист, заслуженный… Как бы пошло это не звучало. Им понадобится отдельная гримерка на время фестиваля.

– А у них это в договоре прописано?

– Нет, но мы пропишем, – раздался голос из-за спины.

Появилась Оксана, оглядела нас, как прихвостней. Раньше о ней даже думать не получалось, а теперь – глаз не оторвать. Так была она красива. Закутала волосы в платок, спрятала фигуру в шубу и шагала, не касаясь земли. Сквозь шерсть виднелись подведенные глаза, подмигивающие, провоцирующие. Сергей протянул ей руку, но она не приняла этот жест.

– Всем привет, рада вас видеть. Что, смотрите площадку?