Год Огненной Змеи

Средь темной степи горит костер. Я направляю Гнедого на него. Над костром копотный дым — горят масляные тряпки. Трактор вздрагивает в отсветах пламени, как нервный конь в дреме. Возле трактора Сэрэн-Дулма, в брюках, в сапогах, в телогрейке, словом, парнишка, очень молодой, очень симпатичный и очень грязный.

— Эй, братишка, — говорю я, — замолчала твоя музыка?

Сэрэн-Дулма не отвечает, значит, дело серьезно. Я привязываю Гнедого к плугу.

— Помочь?

— Покрути ручку.

Кручу, стараюсь, пробивает пот. Так стараюсь, что трактор даже один раз ожил — чихнул, кашлянул и умолк уже прочно.

— А, — говорит тетка с досадой, — хватит! Придется снимать магнето. — В темноте она стучит ключом, а я старательно свечу ей фонариком. — А ты не упустишь опять табун?

— Нет, сегодня кони на острове. Слышишь звон ботала?

— Я всегда слышу только тарахтенье трактора. Даже когда он молчит.

— А у меня в последнее время в ушах все время звон ботала. Даже когда ложусь спать.

Мы смеемся.

Наконец она спрыгивает с трактора. В руках у нее небольшой, довольно-таки грязный аппарат.

— Так это и есть магнето? — Я очень удивлен. Почему-то я думал, что магнето — это что-то вроде магнита, который мы проходили в школе по физике.

— Свети, пожалуйста, сюда.

Она расстилает старую куртку и начинает возиться с магнето. Одна за дугой на куртку ложатся детали.

— Смотри не толкни под руку, перепутаю… Что же ты молчишь о письме?

Тетка, конечно, видела письмо, но она слушает меня и удивляется, качает головой. Вдруг я спохватываюсь — об отце моем говорим, а Урбан!..

Я вчера опять был у Хурлы. Письма нет. Но ведь сколько времени не было письма и от нашего отца. Я молчу, понимаю, что тут лучше молчать; Сэрэн-Дулма — по лицу видно — думает о том же. Молчим и смотрим на снижающееся пламя костра.

— Да! Совсем позабыл! Хурла-почтальонша передала письмо нашей бабушке. — Я вытаскиваю мятый конверт и распечатываю его.

Сэрэн-Дулма вытирает испачканные мазутом руки и берет письмо.

— Ничего не понимаю! Откуда это? — Она вертит письмо, осматривает его со всех сторон, но так и не находит обратного адреса.

— «Этот лунден[7] спустился с неба…» Вот здорово! Значит, Хурла принимает почту и оттуда? Так. «Этот луиден спустился с неба. Он снизошел вместе с небесным сиянием. Жебзен Дамба Хутагты![8] Идет страшная война. Неизвестно, когда она окончится. В это тягостное время только бог может спасти вас! Только святые молитвы и наши жертвы помогут вашим сыновьям и братьям в трудном испытании… Это письмо надо переписать девять раз…»

Мы озадаченно молчим. Вдруг я представил нашу старую шабгансу с пером в руках, и мне стало смешно.

— Чего смеешься? — Сэрэн-Дулма скомкала письмо и бросила его в костер. — Вот какие письма начала таскать наша почтальонша! У людей горе, близкие на войне… Ох, как мне все это не нравится!

Я сворачиваю самокрутку.

— Интересно, где Хурла взяла это письмо?

— Очень даже интересно! А почему это ты стал курить?

Я небрежно сплевываю сквозь зубы.

— Ты что, забыла? Я же табунщик!

— Ну и что? Разве табунщик обязательно должен курить?

Женщина останется женщиной, даже если она ездит на тракторе и умеет его чинить.

— Я же работаю ночью! — поясняю я снисходительно и снова сплевываю сквозь зубы.

— Я тоже работаю ночью и не курю.

Сэрэн-Дулма вновь склоняется над магнето, а я вдруг слышу, что ботало моего табуна звенит иначе — громко и тревожно.

Я вскакиваю, кидаюсь к Гнедому, отвязываю, взлетаю ему на спину и уже на ходу прощаюсь с теткой.

После костра я попадаю в кромешную тьму. По звуку ботала я чувствую — кто-то гонит табун. Может, тот самый табунщик, который ругал своих коней, не хочет, чтобы еще один табун пасся на острове? Я скачу во весь дух, скачу так, что в ушах свистит и глаза слезятся.

Наконец со всего размаха я врезаюсь в свой табун, пытаюсь остановить. Но кони несутся напролом через кусты, ломают ветки, хрустят прибрежною галькой. За ними галопом скачет всадник, кнутом лупит моих коней, кричит:

— Пошла, чертова собака! Кожу сдеру! Голым ходить будешь!

Кони ошалели, теснят друг друга, встают на дыбы, несут нас. Под напором одичавшего табуна мы с Гнедым оказываемся в реке. Я размахиваю ургой, ругаюсь, рву поводья. Наконец выбираюсь на берег, оказываюсь лицом к лицу с чужим табунщиком.

— Сматывайся! — орет он. — Твой табун вчера ночью сделал потраву! Ваш председатель штраф заплатит! Пока не заплатит, не верну табун!

— Мой табун здесь первую ночь! — надрываюсь я.

— Щенок! Болтать еще с тобой!

— Оставь в покое моих коней!

— А этого не хочешь?!