Год потопа

Люцерна не съела свое голубиное яйцо, так что Зеб его доел. Все равно они мелкие, размером со сливу.

Бобы росли в саду, а вот голубиные яйца мы брали на собственной крыше. Там ничего не росло – Адам Первый сказал, что поверхность неподходящая, – но там жили голуби. Зеб приманивал их крошками, двигаясь так тихо, что голуби не боялись. Потом они откладывали яйца, а Зеб собирал. Он сказал, что голуби – не вымирающий вид, так что все в порядке.

Адам Первый говорил, что яйца – потенциальные Создания, но еще не Создания; как желудь – еще не дерево. Есть ли у яиц души? Нет, у них только потенциалы душ. Так что вертоградари в основном не ели яиц, но и не осуждали тех, кто ел. Перед яйцом не надо было извиняться, прежде чем присоединить его белок к собственному телу, но нужно было извиниться перед матерью-голубкой и поблагодарить ее. Зеб наверняка не заморачивался благодарностями. Может, он и самих голубей ел тайком.

Аманда съела одно голубиное яйцо. Я тоже. Зеб съел три и еще одно Люцернино. Люцерна говорила, что ему нужно больше еды, чем нам, потому что он и сам больше; а если мы будем есть столько же, то растолстеем.

– Пока, девы-воительницы; смотрите не убейте кого, – сказал Зеб, когда мы уходили.

Он слыхал про Амандины приемы – колено в пах и большие пальцы в глаза и про кусок стекла, замотанный изолентой, – и шутил на эту тему.

26

До школы нам надо было зайти за Бернис в «Буэнависту». Нам давно надоело за ней заходить, но мы боялись получить нахлобучку от Адама Первого за невертоградарский дух, если перестанем. Бернис все так же не любила Аманду, но и не то чтобы ненавидела. Она держалась поодаль, как избегают хищной птицы с очень острым клювом. Бернис была вредная, Аманда – несгибаемая, это совсем другое.

Главный факт уже ничто не могло изменить: когда-то мы с Бернис были лучшими подругами, а теперь уже нет. Поэтому мне было неловко рядом с ней: меня не покидало смутное чувство вины. Бернис о нем знала и по-всякому старалась извратить его и направить против Аманды.

Но со стороны все выглядело мирно. Мы ходили втроем в школу, из школы, на изыскания юных бионеров. Все такое. Бернис никогда не ходила к нам в «Сыроварню», а мы никогда не болтались с ней после школы.

В то утро, на пути к Бернис, Аманда сказала:

– Я кое-что разнюхала.

– Что? – спросила я.

– Я знаю, куда ходит Бэрт между пятью и шестью часами два раза в неделю.

– Бэрт Шишка? Кого это волнует! – отозвалась я.

Мы обе презирали его как жалкого хватателя за подмышки.

– Нет. Слушай. Он ходит туда же, куда и Нуэла.

– Ты шутишь! Куда?

Да, Нуэла кокетничала, но со всеми. Просто у нее была такая манера общения, как у Тоби – каменный взгляд.

– Они ходят в уксусную, когда там никого не бывает.

– Да ну! – воскликнула я. – Правда?

Я знала, что речь идет о сексе – почти все наши шутливые разговоры были о сексе. Вертоградари называли секс «репродуктивным актом» и говорили, что это не предмет для шуток, но Аманда все равно его высмеивала. Над сексом можно было хихикать, его можно было обменивать на что-нибудь, но относиться к нему с уважением было невозможно.

– Неудивительно, что у нее так трясется жопа, – продолжала Аманда. – Это оттого, что ее заездили. Она, как старый диван Ивоны, совсем провисла.

– Врешь! – воскликнула я. – Не будет она этим заниматься! С Бэртом!

– Зуб даю, – сказала Аманда. И сплюнула сквозь зубы: она отлично умела плеваться. – Зачем еще они стали бы туда ходить?

Мы, дети вертоградарей, часто сочиняли неприличные истории о половой жизни Адамов и Ев. Воображая их голыми, друг с другом, с бродячими собаками или даже с зелеными чешуйчатыми девушками из ночного клуба, мы словно уменьшали их власть над нами. Но все равно мне сложно было представить себе, как Нуэла стонет и кувыркается с Бэртом Шишкой.

– Ну, как бы там ни было, Бернис мы об этом не скажем! – заявила я. И мы еще немного посмеялись.

Войдя в «Буэнависту», мы поздоровались с невзрачной вертоградаршей-консьержкой, которая что-то вязала из веревочек и даже головы не подняла. И полезли вверх по лестнице, стараясь не наступать на использованные презервативы и шприцы. Аманда говорила вместо «кондоминиум» – «гондоминимум», и я тоже стала так говорить. Пряный грибной запах «Буэнависты» сегодня был особенно силен.

– Кто-то травку растит, – сказала Аманда. – Тут прямо разит шмалью.

Аманда разбиралась в этих делах: она ведь раньше жила в Греховном мире и даже наркотики принимала. Правда, совсем чуть-чуть, говорила она, потому что это повышает уязвимость. Наркотики можно покупать только у людей, которым доверяешь, а она мало кому доверяла. Я ныла, чтобы она дала мне попробовать, но она не соглашалась. «Ты еще ребенок», – говорила она. Или отвечала, что, живя с вертоградарями, растеряла все связи.

– Не могут тут растить травку, – сказала я. – Это же дом вертоградарей. А травку растит только плебмафия. Просто… тут курят по ночам. Плебратва.

– Да, я знаю, – ответила Аманда. – Но это не запах от курева. Так пахнет там, где растят.