Год рождения 1921

«Скоро, скоро», — гудели самолеты союзников, которые уже стали полновластными хозяевами неба над Германией. «Скоро, скоро», — гремели на востоке раскаленные орудия Красной Армии. «Скоро, скоро», — с упованием повторяли обреченные на смерть узники Дахау, Освенцима, Бухенвальда, Матхаузена. «Скоро, скоро», — шептали дети, которым хотелось безбоязненно играть на кучах желтого песка. «Скоро, скоро», — повторяли матери под грохот падающих бомб и мечтали о времени, когда они будут растить своих детей в тишине. «Скоро, скоро», — говорил весь мир, изнуренный безумием войны. «Скоро, скоро», — твердили те, кто, потеряв все, хотели сохранить хотя бы жизнь. «Скоро, скоро»…

«Нет, еще не скоро», — говорил тот, кто боялся возмездия и заслуженной кары. «Еще не скоро», — умоляли предатели, осознавшие тяжесть своей вины. «Еще не скоро», — клянчили торгаши, подсчитав, что их капиталы приумножились только во сто крат. «Еще не скоро», — восклицали те, кому конец войны не принес бы еще полной победы.

«Еще не скоро», — бессонными ночами думал Гиль, все чаще вспоминая старого Вейнгарда. «Еще не скоро», — уверял себя фельдфебель Бент, старевший с каждым днем; его сжигала жестокая ненависть ко всему и всем. Лишь недолгую утеху он находил в вине, которое выписывал теперь целыми ящиками. «Еще не скоро», — твердил Нитрибит, подавленный мыслью о том, какую небывалую возможность покорить мир потеряет Германия, проиграв войну. «Еще не скоро», — боязливо шептали Кизер, Бекерле, Куммер, Шварц, Рорбах и все рядовые гитлеровцы, которые понимали, что, лишившись зеленых мундиров вермахта, они потеряют легкий хлеб и станут жалкими «штафирками», давно забывшими свою гражданскую специальность, отвыкшими от честного труда. И только солдат Липинский, спокойный, тихий человек с внешностью усталого крестьянина, хладнокровно воспринимал дурные вести и задумчиво усмехался.

О событиях на фронте рота узнавала только из газет и из передач пражского радио. Иногда Гонзик приносил новости, о которых не прочтешь в газете: он заходил к Трибе, жившему в маленьком домике на Расберге, они запирались в мансарде, чтобы не вошел восьмилетний сынишка хозяина, и слушали заграничное радио.

Трибе при этом посмеивался над собой.

— Ну какой я немец, если позволяю в моем собственном доме слушать правду о моей стране? Представляешь, что у меня на душе? Если бы я донес на тебя, я мог бы утешиться хоть тем, что избавил немецкий народ от одного врага.

— Вот и ошибаешься, — улыбнулся Гонзик, — я ровно ничего не имею против твоего народа и против тебя самого. Мой народ не может быть врагом твоего, и мы с тобой друзья. Уж не поэтому ли ты считаешь себя плохим немцем?

Трибе был озадачен.

— Сам не знаю, почему я так изменился. Ведь я был обер-фельдфебелем, сражался в России. Правда, я не одобрял того, что мы там творили…

— Но и не протестовал?

Трибе грустно улыбнулся.

— Хотел бы я знать, кто из нас мог это сделать. Мы не доверяли друг другу. Будь в нашей дивизии хоть тысяча несогласных, все равно не имело никакого смысла идти на расстрел.

— Вот видишь, — прервал его Гонзик, — вы боялись за свою жизнь, за ту самую жизнь, которую доверили своим генералам и фюреру. Возможно, что сейчас уже не время для переворота, не время для него было и в военные годы, когда Германия шла от победы к победе. Но его можно было совершить в тридцатые годы, пока нарождался фашизм. И тогда выступление против него стоило бы жизней, но только ваших, а сейчас за грехи немцев весь мир расплачивается жизнями лучших людей.

— Тогда… — Трибе предался воспоминаниям. — Тогда в Германии были голод и нужда. Приход Гитлера к власти сулил конец безработицы…

— Лишь на время! Проиграв войну, вы не избавитесь от безработицы, если только не наведете у себя порядка, не отнимете у Круппов, Тиссенов и Клокнеров их богатства, не передадите их народу. Кстати говоря, одна из причин всякой войны — это стремление надеть на безработных военные мундиры, накормить их из казенного котла, а потом с их помощью умножать доходы тех, кто прикрывается фразами о патриотизме, справедливости, возмездии, праве.

Трибе задумчиво курил трубку.

— Может быть, и так, — устало согласился он. — Но когда же простые люди узнают правду?

— Узнают, когда захотят этого, — строго сказал Гонзик. — А ты не хочешь. У тебя одна рука, и ты, видно, считаешь, что можно опустить ее и ждать, что будут делать те, у кого обе руки целы. А самому оставаться в тени. Ты знаешь, что в Германии неладно, но тебе достаточно, что у тебя над головой есть крыша; ты благодарен судьбе за то, что у тебя уцелела хоть одна рука. С такими немцами, как ты, через несколько лет, новый Гитлер сможет начать новые авантюры. Вы будете несогласны, но не станете протестовать, а только порадуетесь, что цел ваш дом. Для вас крыша над головой — это все. Безопасность, удобства, доход — только это вам и важно, все остальное вас не касается. А если разрушат вашу крышу, вы все-таки будете довольны, что уцелели сами. Так или нет?

У Трибе погасла трубка.