Год рождения 1921

— Трудно сказать, — виновато сказал он. — Может быть, ты и прав. Но разве можно помешать человеку заботиться прежде всего о себе.

— Если это так, — усмехнулся Гонзик, — почему же тебе отрезали руку? Почему ты не подстережешь того, кто погнал тебя на эту бойню, и не отомстишь ему?

— Не лови меня на слове, — уклонился Трибе.

— Я тебя не ловлю, а вот вы хотите словами отгородиться от ответственности.

— Будь я одиноким, — недовольно вырвалось у Трибе. — Но ведь у меня семья, жена и дети.

— Разве только у тебя?

— У меня ее не было, — печально продолжал Трибе, — пока я был на войне. Семьи нет у тех, кто дерется на фронте. Я семью оставил дома. В военное время семьи распадаются, вы, чехи, это тоже хорошо знаете. Разве ты не нашел себе девушку у нас? — обратился он к Гонзику.

Гонзик с минуту пристально смотрел ему в глаза.

— Да, нашел, — тихо сказал он. — Но не такую, как ты думаешь. Я нашел ее на всю жизнь.

Трибе не понял.

— Наши женщины забыли о гордости, — сказал он строго. — Война их совсем испортила. Им все равно — француз, чех или немец. Живут сегодняшним днем.

— И перестали соблюдать высший закон расы, — насмешливо подхватил Гонзик. — Это ты имел в виду?

Трибе покраснел и в смущении закусил мундштук трубки.

— Вот видишь, — сказал Гонзик, поднявшись, — нацизм засел в вас так глубоко, что вы живете им, мыслите по его догмам, сами того не замечая. Целое поколение понадобится вам, чтобы избавиться от этого яда. Да и то, если только вы захотите.

Обстановка в переполненной чехами школе накалилась уже настолько, что капитан Кизер созвал совещание командиров рот, чтобы, как он выразился, наметить новые меры против отдельных смутьянов.

Обер-лейтенант фон Кох позволил себе заметить, что дело уже не в отдельных нарушителях — недисциплинированность стала массовым явлением. Капитан был уязвлен этими словами и заявил, что в его пятой роте имеют место только отдельные случаи; он повторил при этом свое суждение об ошибке командования батальона: мол, совершенно напрасно полковник поместил все три роты в одном здании.

Обер-лейтенант Штейниц, явившийся на совещание сильно навеселе, потребовал решительных мер, которые, по его мнению, заключались в том, чтобы в каждой роте хотя бы один раз для острастки пустить в ход оружие. Это будет эффективней, чем дурацкие совещания, которые ничего не дают.

Проводивший совещание Кизер вспыхнул и пригрозил Штейницу немедля подать на него рапорт о злоупотреблении спиртными напитками. Штейниц хладнокровно возразил, что герру полковнику в Майнце это отлично известно, поскольку он выпил со Штейницем не одну дюжину игристого рейнского вина.

Капитан ушел с совещания, хлопнув дверью.

Через неделю из Майнца пришел приказ о переводе рот Коха и Штейница в Мерзебург и Гамбург. Пятую роту оставили в Цейтце.

Отъезд проходил шумно. Молодые чехи прощались так, словно расставались совсем ненадолго. «Нас хотят разъединить! — восклицали они. — Немцы торопятся разделить нас, пока мы не задали им тут жару».

В ночь накануне отъезда кто-то проломил во всех этажах кирпичные перегородки и сбросил с постамента перед школой двухметровый макет бомбы.

— Давно пора вашим ротам убраться отсюда, — ухмылялся Кизер, прощаясь с зашедшими к нему командирами рот. — А то, чего доброго, и тут, в Цейтце, станет опасно. В ваших ротах — сплошь преступники и буяны. Счастливого пути!

Они расстались, недовольные друг другом. Фон Кох и Штейниц подозревали, что Кизеру удалось повлиять на командование батальона и что именно его стараниями их неожиданно переводят в другое место. А им очень не хотелось уезжать из Цейтца перед самым наступлением зимы, и они напрямик высказали Кизеру свое мнение о нем. Но горбун, только усмехался. Ему даже льстила вражда и зависть обоих ротных, а главное, тот факт, что они приписывают ему такое влияние на штаб батальона.

— Если бы я выпил с полковником столько вина, сколько вы, Штейниц, — язвительно заметил он, — он бы никогда не поступил со мной так, как с вами. Кстати говоря, Гамбург — красивый и веселый город. Не забудьте укрепить дисциплину в ваших образцовых ротах. Теперь это сделать легче, поскольку они не будут якшаться с разложившейся моей, — добавил он иронически.

После отъезда обеих рот капитан собрал своих подчиненных.

— Наконец-то мы одни в этом здании, — сказал он, поигрывая кортиком, — и будем действовать в зависимости от обстановки. Штаб батальона дал нам указания, как обращаться с чехами, и мы воспользуемся самыми крайними мерами. Если теперь, когда наша рота отделена от других, дисциплина и отношение чехов к труду не улучшатся, мы применим оружие. Разумеется, мы пойдем на это лишь в крайнем случае, чтобы можно было обосновать эту меру перед штабом.

Он замолк. За окном слышалось пение уходящих рот.