GOD SAVE THE QUEEN (СИ)

В голове девушка рисует картину происходящего; то, как заходит в несуществующее – и от того в фантазиях зыбкое – помещение, как идёт вдоль пустого коридора, где звуки шагов волнами перекатываются у потолка, открывает дверь и видит её – беззащитную, испуганную и вжавшуюся в стену. В комнате нет мебели, там нет ничего, что могло бы отвлечь Эстер и спрятать Сильвию; живые вступительные речи в качестве лирического отступления, плач и громкий выстрел. Пау-пау, сучка.

— Насилие – это плохо, – открыв глаза, сказала себе Эверт. — И убивать плохо. Нет, хватит.

Несмотря на то, что мысли о расправе из мести были слаще самой сладкой розовой ваты, девушка пресекла их. Патроны кончились, руки пахнут порохом, вокруг стекло, нужно что-то делать.

Она не была уверена в том, что убрала двор полностью; идея напороться на какой-нибудь осколок не привлекала её, но проверять дважды Эстер не стала.

Все последующие сутки сердце грели только воспоминания. С каждым днём светловолосая оказывала всё меньшее сопротивление, принимая лекарства. Всё было так, как обещал отец – по вечерам к ней приходили, давали в руку таблетку и наблюдали за тем, чтоб препарат не оказался выброшенным; то есть, заставляли открывать рот, поднимать язык и проделывать другие махинации, чтоб, не дай боже, её не запихнули куда-нибудь за щёку и не выплюнули через пять минут. Отец всё ещё сомневался в честности дочери, хотя ей самой уже было наплевать. Лечишься, не лечишься – разницы никакой, паршиво и так, и так. Принимаешь лекарства – ощущаешь, как клетки мозга медленно отмирают и весь внутренний мир вместе с ним, начинаешь тормозить и терять возможность испытывать что-либо искренне. Не принимаешь – страдаешь и разрываешься от эмоций, пытаешься отрезать себе что-нибудь, чтоб почувствовать связь со внешним миром. Здесь даже из двух зол меньшее не выбрать.

Потому, осознавая безвыходность положения, Эстер глотала таблетку за таблеткой, запивая водой и сдерживая слёзы.

Одиночество перестало быть интересным, и, когда пошла вторая неделя её мнимой «болезни», Эверт намекнула отцу на то, что пора бы возвращаться в школу. Ответ получила неоднозначный: «Я подумаю».

«Да, да, подумай, конечно, а я попытаюсь пока не сдохнуть. Ну ты думай, думай, я подожду».

Из чувств внутри бурлила только злоба. Злилась она на всех – на себя, на школу, на психиатра и свой грёбаный психоз, на производителей таблеток, на отца и даже на мать, которая в своё время не сделала аборт. «Таким, как я, лучше бы не рождаться. Никогда».

Её раздражали все. Подбешивать начинал даже котёнок, о котором, оказывается, любимый папочка узнал ещё в первые дни нахождения животного тут; надо отдать должное – истерик и скандалов он закатывать не стал, всего лишь возмутился тем, что с его мнением не посчитались. И это тоже её разозлило.

Лучшим другом в этом дурацком и бессмысленном домашнем заключении для неё стал блокнот, на страницах которого девушка изливала свои чувства (иногда они всё же просыпались) и мысли, царапая бумагу чёрной ручкой. Почерк Эстер менялся, день ото дня становясь корявей и неразборчивей. От прежнего – округлённого с аккуратными завитками – не осталось и следа: он превратился в резко угловатый, узкий, с колеблющимися формами и размерами. Эверт расписывала свою ненависть изощрённо, прибегая к самым красивым и точным словам, разбавляя полноту выражений метафорами. Легче не становилось.

На часах – одиннадцать вечера. Эстер сидит за столом, запустив руку в собранные волосы, локтем упираясь в деревянную поверхность. Правая кисть и запястье болели. В голове слишком тихо. Непривычно тихо.

— Скажи что-нибудь, – выпалила та, бросив ручку на исписанный лист. Голос молчал так долго, что становилось не по себе. По логике вещей, она должна этому радоваться, но без него всё как-то… не так. По другому.

— Скажи что-нибудь, – повторила светловолосая, начиная раздражаться. — Какого чёрта ты молчишь? – девушка скривилась в отвращении. Всё затихло не меньше двух недель назад. Это начинало пугать. — Значит, когда я сижу на уроке, нести херню и пытаться сбить меня с толку – это ты с радостью, а когда я впервые прошу поговорить – так нет? Занят, наверное, бедный.

Она хрустнула шеей. Её пробивает дрожь, и незаметно для себя Эстер начинает раскачиваться на стуле.

— Просто интересно, какие дела могут быть у голосов в голове, – щёлкнула зубами и глубоко вдохнула. Нервно стучит пальцами по столу. Оглядывается по сторонам.

Дверь в комнату открывается. Девушка закатывает глаза и кусает нижнюю губу, отворачиваясь к открытому окну.

— Как ты себя чувствуешь? – спрашивают её, на что она не отвечает, продолжая раскачивать табуретку. — Это важно.

— Никак, – сердито отчеканила та. — Никак я себя не чувствую. Это же то, чего ты хотел, да, пап? Да?

— Послушай…

— Я не хочу слушать, – отрезала Эверт. — Ничего не хочу.

— Я заставляю тебя не просто так, не потому, что мне этого хочется, – начал он. — Твоя болезнь требует лечения, иначе она прогрессирует, ты же всё прекрасно знаешь.