Год со Штроблом

Случилось это даже раньше, чем Норма ожидала. То один воскресный вечер выпал, потому что Герд посвятил его девушкам с длинными, экзотически лакированными волосами. То Герд попрощался с ними в субботний вечер. А то вдруг пришло письмо: «Приехать на субботу и воскресенье не смогу». Через субботу он приехал, и приезжал еще часто, но иногда отсутствовал. Что толку вновь и вновь вызывать в памяти истории со Штроблом? Без Герда фигуры застыли в том положении, в котором он их оставил.

Подошел срок «югендвайе». Платье из шерстяного трикотажа, бодрые напутственные слова. Герман Байер и все соседи приглашены на кофе. Торт, испеченный фрау Швингель. Яичный ликер и пиво — все жильцы сложились. Герд, старательно прилизавший запущенные вихры, во главе стола рядом с Нормой. Трогательно, аж жуть. Вот, смотрите, в каком согласии мы прожили эти годы. Вот, смотрите, как крепка община нашего дома. «Еще два годика, и Норма тоже пойдет в профтехшколу».

Не успели пройти эти два года — ушел из дома Уве. Через год после ее «югендвайе». Пока они жили вместе, Норма никогда отсутствия брата не замечала, уходил ли он к друзьям или на занятия одного из своих кружков, что случалось почти ежедневно. Но постоянное отсутствие Уве она перенесла тяжело.

С тех пор она обедала и ужинала вместе со Швингелями. После еды возвращалась в большую пустую квартиру; встреча с братьями стала для нее чем-то вроде красных дней календаря. Иногда она вспоминала рассказы о Штробле и смеялась над ними, как смеются над раскрашенными картинками в школьных учебниках, которыми пользовались до тебя. Часами простаивала она перед окном у стены; гвоздь, торчавший из нее, подтверждал, что некогда здесь висела семейная фотография. Отца и мать вспоминала лишь изредка. Глядя в окно на улицу, где в любую погоду, в дождь и вёдро, суетились прохожие (некоторые молодые мужчины походили на Герда и Уве), она думала, ожесточаясь: «Труха все это».

Фанни с Гердом пригласили ее, когда Герд уже время от времени оставался на ночь у Фанни. Норма хорошо запомнила маленькую комнатушку Фанни, где на гвозде, вбитом в дверь, висел форменный китель брата.

— Хочешь, я уступлю тебе квартиру? — предложила Норма Герду.

Герд с Фанни переглянулись, и ответила ей Фанни:

— Оставайся там, Норма. Мы себе что-нибудь подыщем.

И Норма кивнула, вспомнив большую пустую квартиру, из которой она уйдет, и очень скоро притом.

Норма отдавала себе отчет в том, что Герд с Фанни во многом ей помогли, и поэтому покорно отвечала на вопросы, сколько знаков в минуту она печатает и когда будет экзамен по специальности, любит ли она больше ходить в кино или на танцы. Она не отрицала, что и впоследствии они заботились о ней. Одаривали ее на день рождения, приглашали на свои праздники. Когда они во время отпуска поженились, Норма послала им телеграмму. Через некоторое время они сообщили Норме, что у нее родился первый племянник. Норма заходила к ним еще несколько раз. Но время на визиты — до той минуты, когда она поднималась и вежливо прощалась, — постоянно сокращалось.

Она и представления не имела, что Фанни работает в бюро «тастоматов», и тут, после окончания учения, ей предлагают перейти в типографию. На моторном заводе, где Норма получила специальность, не оказалось свободного места для машинистки. И она сменила место работы. Отныне каждый рабочий день начинался с просмотра рукописей. Они лежали стопкой, одна на другой. «Искорка», «Эхо», «Импульс», рукописи из этих и доброй дюжины других заводских многотиражек, которые они перепечатывали утром, а после обеда приходили рукописи вечерних газет. Машинки жужжали. Она печатала. «Искорка», вид шрифта, размер шрифта, ширина шрифта… «Поздравления товарищу Ноше»… или «Общезаводское собрание: полный успех».

За «тастоматом», позади нее, сидела Фанни. Фанни, которая подобно Норме набирала на «тастомате» «Искорку», «Эхо», «Импульс», каждый день по восемь часов пятнадцать минут писала поздравления товарищам Ноше, Шпиралла, Леману или «Общезаводское собрание: полный успех». Иногда — доклады, заставлявшие ее пальцы неотрывно бегать по клавиатуре несколько часов, все они были похожи один на другой. Иногда — протесты, иногда — курьезные сообщения. После работы Фанни поджидал Герд, ее жизнь была ограничена кругом домашних забот. Она не знала, что однажды холодным дождливым днем Норма стояла в каких-то двух-трех шагах от нее у проходной типографии. Лицо Фанни, усталое и бледное, вдруг ожило: она увидела торопившегося ей навстречу Герда. Джинсы на нем были точно такие, как в детстве. Он нежно провел рукой по волосам Фанни, успевшим намокнуть на дожде, и склонился над ней, как бы защищая от немилосердно хлещущего дождя. Так они и пошли, о чем-то оживленно переговариваясь на ходу.

Вспоминая потом Герда и Фанни, Норма всякий раз видела перед собой эту картину, только эту одну, и в один прекрасный день она написала на чистом листе бумаги не «поздравляем товарища такого-то», а заявление об уходе.