Год со Штроблом

Для нее в высшей степени важно сдать диплом вовремя, объяснила женщина. Сдать его в срок она обязана, это само собой. Еще важнее — иметь в руках совершенна готовую работу. Она далась ей нелегко. Приходилось рассчитывать исключительно на свои силы. Она постоянно подбадривала себя: «Ты справишься, не имеешь права не справиться». Муж на строительстве, с головой ушел в собственные проблемы. Долгая разлука с ним. Неуверенность, сомнения: не потому ли она все это делает, что осталась одна? Борьба, в которой она была совершенно одинока, но которую она довела до конца. И чем больше уверенности в собственных возможностях приносила ей эта работа, тем сильнее становилась в ней убежденность, что неотвратим развод с мужем, не разделявшим ни одной из ее забот, несмотря на то что у них есть сын, ради которого она и рада бы сохранить их семью, хотя, строго говоря, настоящей семьи у них никогда не было. Все произошло куда скорее, чем она предполагала. Заявление о разводе, суд, и все. Так скоро. Завершить эту работу заняло несравненно больше времени. Но теперь она поставила последнюю точку, и она хочет держать ее в руках — чисто перепечатанную на отличной бумаге.

Фанни слушала, не перебивая, она все поняла. Перед ней сидел человек, которому необходимо было выговориться, и она догадывалась, знала с самого начала, кто перед ней; Фанни не спросила даже, настолько была уверена, и лишь кивнула, когда та назвала себя. Да, Фанни поняла, почему Эрика пришла к ней. Вот, значит, она какая, смуглолицая веселая Эрика, к которой с нежной почтительностью относился Саша и которая вышла замуж за Штробла.

— Я встретил сегодня Штробла, — сказал как-то Шютц. — Он был сегодня в управлении, а завтра он дома. Поедем к ним?

— Мы оба… ни с того ни с сего?

— Да. Ты да я. И Штробл с Эрикой — вот будет здорово!

«Да, — подумала она, — это было бы здорово». Но согласиться не торопилась. Сколько они, наверное, ждали этого свободного дня. О чем она Герду и сказала:

— Он такой редкий гость дома.

И они не поехали к Штроблам ни в тот раз, ни позже. Фанни сожалела об этом, потому что не познакомилась с ними, со Штроблом и с Эрикой, хотя так много о них слышала. Но втайне была довольна. Что-то призывало ее быть настороже. И жил в ней необъяснимый страх: вон усядутся они вместе за стол, Штробл начнет расписывать яркими красками свою стройку и соблазнит его. А почему бы и нет? Разве сам Штробл живет иначе? И отлично себя при этом чувствует. И если он даже не станет сманивать Герда, одного его рассказа может оказаться достаточно. Чем не соблазн? Поэтому ее вполне устроило, что Герд не предлагал больше сесть в поезд и навестить Штроблов. И поэтому она не встречалась о Эрикой. А теперь та сама явилась к ней.

И сидит перед ней. Вот как, значит, выглядят, когда не в силах справиться с долгими часами одиночества: Эрика красива, глаза у нее мечтательные, она отнюдь не сломлена, хотя как будто и не особенно счастлива. Да, счастья нет, это заметно. А вообще, что такое счастье? «Дай матери право на счастье, Фанни». Та тоже была красивой. И женственной. В тридцать семь ей больше тридцати не давали. Вспоминается батистовый платочек; она прикладывала его к глазам, а потом махала им дочери, которую оставляла, быть может, навсегда. «Дай матери право на счастье, Фанни». А счастье это жило в Дармштадте[20] уже целых девять лет, и счастьем этим был отец Фанни, которого она видела последний раз беспокойно бегающим туда-сюда по комнате и прикуривающим одну сигарету от другой. Он говорил что-то о дипломе и шансе в своей жизни. И злой, резкий голос матери:

— А я? Всю жизнь повторять: «Вдохните глубже… Не дышите… Можете одеваться…»

А на утро другого дня — заученная женственная улыбка матери, с обезоруживающей естественностью отвечающей на вопросы соседей и знакомых:

— Мой муж? В Дармштадте. Поедем ли мы к нему? Не исключено. Но для начала мы разведемся. Вы понимаете, о чем я?..