Год со Штроблом

— Сколько крика из-за декабрьских сроков! А ведь никакого другого решения нет! Считать умеешь? Ну так считай! Двадцать пятого декабря у нас рождество. Это в понедельник. Не позднее чем в четверг предыдущей недели, а это двадцатое, заводы-поставщики сдают предварительные годовые отчеты. Предоставляются последние отгулы, потом три дня праздников — люди разъезжаются по домам. Какими бывают два последних предновогодних дня, сам знаешь. Ну? К какому же чудному результату мы пришли? Разве есть у нас другой выход, кроме сдачи блока в середине декабря? И думаешь, наши друзья не так рассчитали? Получается, что управиться мы просто обязаны. И мы управимся, — последние слова он проговорил спокойно и убежденно.

— А ты, — не удержался Шютц, — придись тебе все это обосновать, объяснил бы такое решение политической важностью вопроса. Что мы и сделали. А теперь ты все поворачиваешь иначе?

— Почему поворачиваю? — перебил его Штробл. — Именно политическая важность…

— Мы сказали, — стоял на своем Шютц, не обращая внимания на его реплику, — что сдача на две недели раньше — это две недели дополнительной электроэнергии для нашего народного хозяйства!

— В чем тут разница? — Штробл даже обозлился. — Если две последние недели года не будут связаны у нас с потерей времени, неизбежно возникающей из-за предновогодней и рождественской суеты, если работа будет сделана загодя — разве это не политическая цель? А то, что республика благодаря этому получит ток на две недели раньше, — это цель и экономическая, и политическая, кто будет спорить?

Они оба заметили, что былое взаимопонимание между ними исчезло. Ограничивались самыми необходимыми для дела беседами. Шютц передавал Штроблу все, о чем его ставил в известность Гасман. Штробл не отмалчивался, где мог, помогал советом. Не забывал при случае подначить: змеевидный путь все же не самый прямой к цели! И оба они были рады, что есть в их комнате Улли Зоммер, который никакого отношения к переживаниям обоих не имел и старался поэтому, чтобы в комнате хоть изредка, но звучал смех.

С Штроблом стало нелегко разговаривать. Это ощутил на себе зашедший к нему Зиммлер.

— Никто нам не говорил, что ты больше не наш начальник! — попытался подбодрить он Штробла, а потом осторожно, кружным путем старался выяснить у него, сколько, примерно, лет будут продолжаться монтажные работы у Боддена. Сам он родом из деревушки в Рудных горах, в этом году пришел черед приобретать специальность его среднему сыну, вот он и интересуется видами на будущее. Штробл оборвал его на полуслове: «Подумаешь заботы! Вообрази на минутку, как далеко от дома работают наши русские друзья!»

Фрау Кречман он закатил неслыханный скандал, потому что она не сумела заказать вовремя сверхсрочный телефонный разговор с директором «основы», от которого он хотел потребовать: «Решайте! Пусть хоть какой конец будет!»

Пришлось ощутить перемены в его характере и Вере. Увидев ее перед собой, Штробл вспомнил ночь карнавала: «Дунай, ты такой голубой». И подумал о том же, о чем думал той ночью: «Можешь смотреть на меня, как тебе заблагорассудится. Я не сделал ничего такого, что заставило бы меня опустить глаза. Дурацкая история с зазубриной? Пусть! Разве ты не видела, какую порку мне устроил Берг? Да, ты всем дала понять, как вы считаетесь с моим мнением, но это была всего лишь демонстрация. Мы не нуждаемся во взаимном снисхождении. Наши отношения ясны, в них властвует определенность. Проверь трубопровод, он безукоризнен! Я прибег к недопустимым средствам, за это я получу по заслугам, но трубопровод безукоризнен!»

— Когда я снова увижу вас на службе? — спросила Вера. — Нам придется кое в чем изменить технологический процесс.

— Меня замещает товарищ Гасман, — ответил Штробл. — Он предоставит вам все данные.

Штробл возвращался от Берга, который в перерыве между двумя заседаниями в нескольких словах объяснил ему, что придется пока набраться терпения. По лестнице они спустились вместе с Верой. Теперь она остановилась:

— Вы же знаете… нам хотелось бы обсудить эти новшества с вами.

Штробл тоже остановился.

— Я знаю даже больше, — с жаром заговорил он. — Я знаю, что счет идет на дни и часы, а я их трачу безответственно — по приказу свыше!

Хотя Штробл ни за что на свете не оставил бы стройку именно в эти дни, он не раз представлял себе, как сядет на первый проходящий поезд и поедет к Эрике, как возьмет ее за плечи, встряхнет, чтобы вытрясти, выбить из нее упрямство, ее непостижимое решение разойтись с ним. Разве нет и ее доли вины в том, что он оказался в такой ситуации? Она оставила его одного, лишила своей поддержки. Хотя отлично знала, как он нуждается в ее участии, чтобы быть раскрепощенным, готовым принять решения смелые и разумные. Что ему до суда, который их развел? Пять незнакомых им людей, несколько листков бумаги в папках с их именами, что им известно о нем и Эрике? Ему нужна его жена, он любит ее. Если он в чем остро нуждается, то это в ее тепле, в руках, которые его поддержат, руках жены. Нужно было поехать следом за ней зимой в отпуск, это было бы разумнее.